Княгиня - [57]

— Ты что же надумал? Бросить меня в беде! Подонок! Как мог ты так поступить?

Вне себя от гнева, он схватил брошенный Чезарини железный прут.

— Так ты надумал умереть? Вот тебе за это! — вопя, ударил он изо всех сил по статуе. — Подыхай! Подыхай! Подыхай!

Лоренцо продолжал сокрушать своим импровизированным оружием скульптуру до тех пор, пока статуя понтифика не превратилась в груду черепков, пока не сбил себе в кровь руки и, обессиленный, не опустился на землю подле своего сокрушенного детища. И зарыдал, содрогаясь всем телом, как ребенок.

9

В палаццо Памфили царило нервозное оживление. И четверти часа не проходило, чтобы не раздавался стук бронзового молотка на двери. С утра и до самого вечера слуги выкрикивали имена прибывавших сюда представителей высшей римской знати: кардиналов и епископов, прелатов и аббатов, банкиров и чужеземных посланников. Все жаждали засвидетельствовать свое почтение донне Олимпии, с необыкновенной учтивостью принимавшей визитеров. Кое-кто из них удостаивался бесед в гостиной донны Олимпии, затягивавшихся иногда не на один час, после которых визитеры выходили, погруженные в многозначительное безмолвие, либо возбужденно перешептываясь. Дело в том, что семидесятилетний кардинал Памфили считался одним из наиболее вероятных претендентов на папский сан, и хозяйка этого дома предпринимала все для обеспечения его избрания папой.

Папа Урбан скончался 29 июля 1644 года. Десять дней спустя был созван конклав для завершения интерима. Кларисса вошла в вестибюль палаццо как раз в тот момент, когда донна Олимпия провожала своего деверя на закрытое заседание конклава в Сикстинской капелле для избрания преемника Урбана.

— Ступайте с Богом! — напутствовала его Олимпия. — Да свершится воля Господа, и я смогу поздравить вас с папской тиарой. Я не хочу более видеть вас кардиналом.

— Если бы все зависело только от меня, — ответил Памфили, сжав ее руки в своих, — то я без колебаний назначил бы папой вас!

Было видно, что прощание с ней стоит Памфили усилий. Однако донна Олимпия сама открыла двери и сама препроводила его на улицу. Вернувшись в вестибюль, донна Олимпия, явно не ожидавшая увидеть Клариссу, смутилась, хотя тут же овладела собой.

— Помолимся за то, — сказала она, — чтобы решение конклава оказалось верным!

— Я так надеюсь, что будет избран кардинал Памфили. Тогда твоя семья станет первой в городе.

— Речь не идет о благах семьи Памфили, — назидательно произнесла в ответ Олимпия, — а о благе всего христианского мира.

— Но подумай о своем сыне! Какие перспективы откроются для Камильо, если на папский престол взойдет его дядя!

При напоминании о сыне глаза донны Олимпии на мгновение посветлели, на губах появилась нежная улыбка.

— Урбан согрешил перед Богом и миром, причинив великий вред. Нам лишь остается уповать на то, что его преемник проявит большее благочестие и больший разум. Но тебе, Кларисса, в эти дни лучше не покидать палаццо. Период заседания конклава — опасное время.

В тот же день Олимпия велела забаррикадировать главный вход во дворец досками — на случай нападения. Тогда же были срочно упакованы все ценные вещи, находившиеся в доме — золото, серебро, фарфор, гобелены и картины, — вынесены через черный ход, погружены на мулов и перевезены в монастырь, где ее деверь служил настоятелем. Ибо, кроме сброда, мародерствующего в переулках Рима в период вакаций, массу хлопот доставляли и пьяные наемники, сражавшиеся на стороне Таддео Барберини с герцогом Кастро. После пятилетней войны был заключен неустойчивый мир, условия которого не устраивали ни одну из враждовавших сторон, и теперь оставшиеся не у дел наемники промышляли по городу в поисках легкой добычи.

Клариссе, как и в те далекие времена первого визита в Рим, пришлось провести следующий месяц, сидя взаперти в палаццо Памфили. По несколько раз в день она молилась в часовне палаццо, призывая святую Агнессу исцелить ее больного супруга от недуга, а ночами разглядывала в подзорную трубу звездное небо. Часто при этом ей вспоминался синьор Борромини. Кларисса мучилась вопросом, предпринял ли он необходимые шаги для выполнения данного ей обещания. Но еще сильнее ее терзал вопрос об исходе заседания конклава. С одной стороны, она болела за свою кузину и ее родственника, которого, откровенно говоря, терпеть не могла, с другой — каждый новый день в заточении был непереносимее предыдущего.

— Римлянке, — вбивала ей в голову донна Олимпия, — на улицах города делать нечего. В особенности в такое время.

— Хоть я и не понимаю, к чему подобные меры, — ответила ей Кларисса, — все равно рада, что знаю об их существовании. Всегда лучше знать, что позволено, а что воспрещено.

— Чтобы потом нарушать запреты? — недоверчиво допытывалась ее кузина.

— Чтобы самой выбрать, как поступить, — ответила Кларисса.

— Выбрать самой? — наморщила лоб донна Олимпия. — Это лишь порождает у женщины греховные помыслы.

— А если ее запереть в монастыре, разве она будет свободна от греховных помыслов?

— Ты думаешь, что Бог слеп и не замечает, когда мы не считаем нужным опустить на лицо вуаль? — покачала головой Олимпия. — Нет, чтобы услужить Господу, каждой женщине надобно вести себя как монахиня.