Книжник - [3]

Внизу стали собираться люди, привлечённые видом голой девицы, которая от страха боялась сделать лишнее движение, лишь сотрясаясь от равномерных толчков Адриана и не переставая протяжно и тонко выть. Со стороны это не выглядело ни изнасилованием, ни любовным актом. Но абсолютно все были шокированы каким-то запредельным цинизмом и мерзостью происходящего.

Последний раз впечатавшись бёдрами в девицу, Книжник застыл, как изваяние, медленно приподнял её над перилами, отчего крик её внезапно оборвался, обнажив гнетущую тишину вокруг, и, затянув обратно на балкон, резко отпустил её шею, отчего она неуклюже плюхнулась на пол, как куль с мукой. Обведя окружающих глазами-блюдцами на мертвенно-бледном лице, она вдруг вскочила и, зажав руками рот, бросилась вон из комнаты.

— Во филологи отчебучивают! — крякнул под окном один из ошарашенных зрителей.

Книжник медленно прошествовал в комнату, ленивым движением набросил халат и, улёгшись на кровать, учтиво обратился к Полторацкому.

— Не принесёшь ли пива, Мишель?

Эта мягкая фраза, подействовала на компанию в комнате, как волшебное заклинание. Все они разом пришли в движение, засуетились, накидывая на себя шмотки и бормоча что-то невразумительное. Через несколько секунд комната опустела. Лишь на миг просунулась в дверь голова Полторацкого:

— Там только Жигулёвское, тебе пойдёт?

Адриан ничего не ответил, лишь уставив два чёрных немигающих глаза на сокурсника. Громко сглотнув, Полторацкий дёрнулся и исчез за дверью.

Книжник заметил, что с того дня Полторацкий начал говорить с ним на полтона тише, Шелонский тоже стал на порядок мягче и услужливей, а многие и вовсе усвоили в обращении к нему вежливо-отстранённое «вы», и то ли заигрывали, то ли заискивали. К самому Книжнику пришло тогда понимание того, что лучший способ зарекомендовать себя в глазах мерзавцев Человеком — сотворить какую-нибудь нечеловеческую мерзость. Он даже записал это себе в блокнот для памяти.

Кто знает, прав ли был Книжник, но с тех пор Парфианова и вправду… зауважали.

Глава 2

Да, Парфианова зауважали, — как опасного подлеца, от которого надо держаться на расстоянии и на которого вообще лучше не нарываться без крайней надобности. Мнение это распространилось весьма широко, и многие после годами оценивали Парфианова согласно с тем представлением, которое сложилось у каждого при восприятии рассказа, на полгода ставшего в общаге притчей во языцех. Сам Книжник недоумевал, как странно устроены эти люди: декларируют нетерпимость к подлости, но, считая тебя подлецом, уступают дорогу и здороваются уважительным полушёпотом.

К несчастью, через полгода произошло нечто похлеще. К ним на этаж подселили несколько первокурсниц, среди которых были и Ванда с Жюли. Но была и Вероника Северинова — прыщавая кривоногая худышка с экстатическими глазами, в которых при внимательном взгляде замечалось лёгкое косоглазие. Что могло понравиться ей в Парфианове?

Нет-нет, безусловная мужская привлекательность в нём даже слегка избыточествовала, но ведь дурочке сразу сообщили, что упомянутый красавец — сволочь запредельная, гадина развратная и настоящий гестаповец. Ничего не помогло. Девица так изнурила себя любовью — с бессонными ночами и полным отсутствием аппетита, что стала вызывать беспокойство сокурсниц. Одна из них решилась на разговор с Парфиановым. Адриан выслушал её молча. В последние несколько месяцев, возвращаясь с лекций, он неизменно встречал Северинову на лестничном пролёте, ведущем на их этаж, и не мог не заметить её восторженного, полупомешанного взгляда. Но старательно делал вид, что ничего не замечает. Девица не нравилась ему.

На слова подруги Вероники Адриан тоже не ответил, только пожал плечами и быстро ушёл.

Всё продолжалось, но, если поначалу равнодушие Парфианова встречало некоторое понимание среди обитателей Турмалины, а влюблённая дурочка удостаивалась нелестных эпитетов, то со временем их отношение к происходящему изменилось. Одержимая страсть психопатки стала вызывать сочувствие. Над ней перестали смеяться, при встречах всё отводили глаза. Никто не смел ничего сказать Парфианову, но тот стал порой ловить на себе негодующие взгляды дружков, а один из них, Казя Лаанеорг, в ответ на прямой вопрос Адриана даже проронил, право, нечто уж совсем невероятное: «В мире так мало любви, нельзя пренебрегать…»

Глаза Адриана расширились и странно блеснули, он долго смотрел на Казимира, почти не мигая, тем не менее, пренебрегал по-прежнему. И это, — особенно после того, как вздорная глупышка наглоталась каких-то таблеток, хотя серьёзно и не пострадала, — послужило причиной новой волны остракизма.

Северинова вскоре была отчислена: любовь не оставляла времени для учёбы. Адриан, узнав об этом, предложил Шелонскому — дело было после сессии — посидеть с шампанским в ресторанчике неподалёку. Шелонский глубоко вздохнул, внимательно поглядел на него и согласился. Он был единственным, кто никогда не упрекал Парфианова за равнодушие к косоглазой каракатице, ибо был ярко выраженным эстетом, но дурочку всё же жалел. Он вообще, как подметил Парфианов, был весьма сентиментальным сукиным сыном.