Книжка про Гришку - [26]

— А медные трубы? — спросил Гришка. — Как их пройдёшь?

— Весьма и весьма, — ответил Захар Петросович. — Особенно в том порядке, когда медные трубы гремят после вод. Медные трубы — громкая слава. Не многие её преодолеть могут.

Гришка снова на портрет глянул. Там был нарисован именно такой человек, который преодолел все трудности, не сойдя со своей основной стези, готовый принять итог своей жизни бесстрашно, даже с некоторым спокойным любопытством.

— Как вылитый, — сказал Гришка.

Художник кивнул.

— Я с ним лично знаком и горжусь. Портрет я с натуры писал. Просят его в Новгород для музея, а мне с ним расставаться жаль. Это форменный эгоизм, но мне портрет этот пока для души заменить нечем. Может быть, твой портрет повешу на стену, тогда портрет товарища Гуляева передам наконец в музей.

— Тогда побыстрее рисуйте, — сказал Гришка и сделал такое лицо, будто он тоже прошёл огонь, воду и медные трубы.

Кисть у художника словно сама остановилась. И художник словно споткнулся.

— Стоп, — сказал он. — На сегодня хватит.

Бестактный ты человек

— О товарище Гуляеве рассказать вкратце? — воскликнул дядя Федя. Бестактный ты человек, Гришка! Жизнь товарища Гуляева — это целая жизнь. О ней роман в трёх томах написать возможно, кинофильм в тридцати сериях! А ты говоришь — вкратце! — Дядя Федя от возмущения забрался на лавку с ногами. Расчесал бороду. Волосы на голове подёргал, причинив себе боль. Таким образом дядя Федя сдерживал нервы, чтобы не распалиться. — Ух, Гришка! Таких людей наизусть нужно знать. Ленивый ты, мало читаешь… Когда товарищ Гуляев этот колхоз после войны из ничего поднял, начальство на автомобилях к нему приезжало здороваться. А сам товарищ Гуляев на лошади…

Гришка спросил обиженно:

— Почему же на лошади?

— На лошади председателю сподручнее. Лошадь и через овраг перейдёт, и через лесок, через грязи и снеги… Ещё он лошадей любил и ценил людей, которые лошадей уважают… Один молодой конюх, форменный щенок, уснул с папиросой в конюшне. Конюшня огнём занялась, а сушь. Конюшня как факел горит. Товарищ Гуляев сам коней из горящей конюшни спасал. И щенок тот, молодой конюх, тоже. Оба сильно обгорели. Рядом лежали в больнице. Товарищ Гуляев того молодого щенка от суда спас и сказал ему:

«Колька, после больницы в сельскохозяйственный техникум ступай. Ты хорошим сельским хозяином будешь. А что проспал один раз, то на будущее недосыпать тебе никогда. Забота тебе спать не даст». Ты, Гришка, когда встретишь нашего председателя, Подковырина Николая Евдокимовича, приглядись. Он всегда с красными глазами. Они у него от того пожара красные и от недосыпания. Колхоз он ведёт строго. Говорят, каменные дома с паровым отоплением строить нацелился. По проекту известного архитектора В. С. Маслова.

— А товарищ Гуляев? Он, что ли, помер?

— Как помер? Товарищ Гуляев помер?! Ну бестактный ты, Гришка, ну беспардонный! Он же с Пашкой нетрясучий транспорт испытывал! — Дядя Федя задышал шумно, выпустил с этими вздохами все слова, вредные для педагогических целей, и продолжил: — Когда Подковырин выучился и себя проявил, товарищ Гуляев собрал свой мешок солдатский и ушёл поутру. Одни говорят, что ушёл он искать Весеннюю землю. А зачем ему — она у него давно найдена. Она в нашей местности. Сильной красоты земля… Я-то знаю, и Пашка знает — пошёл товарищ Гуляев сначала на Кавказ, к нашему однополчанину Нодару Чхатарашвили, сердце у Нодара больное. Потом товарищ Гуляев в Рязань пошёл, потом в Латвию, потом в Моздок и Сарыкамыш, потом посетил острова Гулевские Кошки и город Прокопьевск. Всех своих бойцов обойдёт и придёт назад. Здесь его место — его последний край…

Вчера, сегодня и завтра

Когда Гришка снова явился к художнику-живописцу Мартиросяну позировать, спросил с порога, вежливо поздоровавшись:

— Вы знаете, где Весенняя земля?

— Знаю, — ответил художник.

— Почему же вы другим не говорите, как туда попасть?

— По той дороге, по которой я шёл, уже никто туда попасть не сможет. Туда каждый свою дорогу ищет.

— Найти бы, — сказал Гришка и размечтался.

Художник сказал:

— Вот так. Хорошо. Теперь ты сам на себя похож. В самый раз писать красками. — Он посмотрел на Гришку пристально, набрал на широкую кисть голубой краски, кинул её в то место, где были намечены Гришкины глаза. Глаза, — сказал художник Мартиросян. — Вот это очи.

Однажды радостная девушка-физкультурница, вернувшаяся в Ленинград с победой, подняла Гришку на вытянутых руках и спросила:

— Зачем тебе столько глаз?

— Всего два, — сказал Гришка.

Девушка вздохнула мечтательно:

— Мне бы такие! Они выходят за рамки.

Глаза у Гришки были большие. На лице они помещались, конечно, ещё оставалось место для носа и для веснушек, но удивление перед жизнью светилось в них так ярко, что Гришкины глаза действительно выходили за рамки, как иногда под влиянием атмосферы становятся громадными голубыми лунами простые уличные фонари.

— Вчера, сегодня и завтра, — пробормотал художник.

А Гришка спросил:

— В чём дело?

— В том, что искусство — это вчера, сегодня и завтра. — Художник Мартиросян вытер кисть заляпанной красками тряпкой. — Кажется, всё, сказал он. — Вернее, всё на сегодня.