Книжка про Гришку - [22]

— Если друг, то не собственность. Если собственность, то унижение. Если унижение, то в дружбе измена. Если измена, то предательство. А предательство маленьким не бывает.

Лиза сделалась красной, как её красный шёлковый бант.

— Ах, так! — воскликнула она. Направилась было уходить с высокомерным презрением, но повернулась, всхлипнула и прогудела не слишком разборчиво: — А Шарик сам изменник. И пишет безграмотно, как курица лапой… И вы такие же…

Шутки тут неуместны

Пестряков Валерий остался у доски приказов и объявлений уговаривать Шарика, а Гришка пошёл по деревне. Он размышлял над той простой мыслью и почему-то девочку Лизу жалел. Представлялась ему девочка Лиза, с носом, так высоко задранным, словно она хочет проклюнуть небо. Но ведь небо иллюзия, просто-напросто оптическая синева.

— Здравствуйте, Григорий… Я, Григорий, домой вернулся.

От неожиданности Гришка вздрогнул, голову поднял — на ветке воробей сидит нахохлившийся, Аполлон Мухолов.

— Здравствуйте! — закричал Гришка. — Вы в отпуск?

— А вы, как я вижу, стали шутником, — сказал воробей Аполлон Мухолов. — И пожалуйста. И на здоровье.

— Что случилось?

— И не спрашивайте!

А когда они помолчали немного, не мешая друг другу вопросами, Аполлон Мухолов сказал:

— Разбита мечта.

— Вы поссорились с чайкой?

— Нет. Я улетел тихо.

— Но, надеюсь, вас теперь можно называть моряком?

Аполлон Мухолов кинул на Гришу несколько быстрых булавчатых взглядов.

— Нет. Моряка из меня не вышло. Хотя, если быть справедливым, морских воробьёв нет в природе. Морские птицы питаются рыбой. У меня от неё изжога и дурной запах во рту… А волны! Вы видели волны?

— Нет ещё, — честно сознался Гришка. — Крупных волн я ещё не видел.

— А ветер! Бешеный ветер, и спрятаться негде. Весьма неприятное и постыдное чувство — неуправляемость. Тебя куда-то несёт, а ты не можешь противостоять и бороться… Конечно, справедливости ради, нужно отметить, что тамошние береговые воробьи приноровились. Они умеют предчувствовать ветер и научились скрываться вовремя. А в затишье, когда тепло и безопасно, они купаются в море на мелком месте. Вы бы видели, какими они тогда становятся гордыми и надменными, прямо микробакланы. Но с моей отвагой на море невозможно. Последний раз я утомился, летая, как буревестник, над морем, там, где волны, сел на плавающий предмет, и — что вы думаете? — этот предмет оказался уткой-нырком, которая сунула голову в воду и высматривала добычу. Она её высмотрела и нырнула. Не кривя душой, я скажу — я испугался. Вы бы не испугались, оказавшись в открытом море? К тому же, как вы, наверное, догадались, я не умею плавать.

— Вас спасли пограничники? — спросил Гришка.

Аполлон Мухолов посмотрел на него с укоризной.

— Шутки тут неуместны. Меня спасла моя чайка… И это ужасно. Я потерял престиж. И я решил уйти тихо. — Аполлон Мухолов нахохлился. Именно в тот трагический момент в моих суждениях появились ирония и сарказм. Надеюсь, вы это заметили?.. Любовь, Григорий, дело ответственное. Нужно быть всегда на высоте и не выглядеть мокрой курицей. Ах, какое это сложное дело — любовь!

Чуждый стук копыт

Придя домой, Гришка спросил прямо:

— Дядя Федя, любовь — сложное дело?

— Смотря как посмотреть. Если любовь, так — любовь. А если нет её, тогда — сложное дело… — дядя Федя оживился, воскликнул вдруг: — Вот оно! — Полез на печку и, достав оттуда пишущую машинку, сказал: — Мемуары писать старикашечье дело. А я ещё молодец — займусь поэтическим творчеством. Я в себе силы чувствую прилив.

Дядя Федя принялся шагать по избе, размахивая руками, дёргая головой. Потом набросился на пишущую машинку и зафиксировал:

Она была красивая, как сон,

Как воздух сна,

Как сна очарование.

В неё влюбивши был весь первый эскадрон.

И резкий фокус расставанья.

И чуждый стук копыт…

— Это про что? — шёпотом спросил Гришка.

— Про любовь. Разве про что другое пишут стихами?

— А фокус какой был?

Дядя Федя глянул на Гришку и глаза прикрыл, словно Гришкины щёки с ярким румянцем от витаминов ослепили его.

— Фокус в оптическом смысле. Очень резкий был фокус… Её махновцы казнили. Они её связанную затоптали конями…

Когда дядя Федя руку от лица отнял, то увидел Гришка в его глазах сырой блеск.

— Да… — сказал дядя Федя. И голова его опустилась к столу. И ещё опустилась… И…

Видать, шрамы от многочисленных ран, а также ожогов, ушибов и вывихов в некоторых случаях сдерживаться не помогают. Даже наоборот.

Отдайте, пожалуйста

Ночью Гришка спал плохо, ворочался. Всё слышался ему тот чуждый стук копыт. Под утро он крепко уснул и заспался.

Открыл глаза — у окна дядя Федя. Фуражка-капитанка на нём, китель с орденами и морские брюки, но босиком — наверно, ботинки парадные куда-то засунул и не найдёт.

— Письмо от Пашки пришло. Испытания проходят успешно, — сказал дядя Федя торжественным голосом.

Гришка вскочил, глаза ополоснул.

— Кто испытывал? Дядя Вася?

— Васька сбежал после второго прогона. Заскучал. Языком чесать ему запретили, на гармонии играть нельзя. Игра на гармонии аппаратуру разлаживает. Не понимает аппаратура, где настоящие переживания, где от музыки. Устроился Васька в молодёжный клуб «Романтики» гардеробщиком. Там ему болтать будет с кем… — Дядя Федя оглядел Гришку с придирчивым одобрением. — Пашка спрашивает, как твоя становая ось? Зовёт в Москву на нетрясучем транспорте прокатиться.