Книга зеркал - [16]

– Так оно всегда бывает, когда на роду написано, – продолжила Лора. – Все совпадает и происходит естественно, без напряга, будто читаешь хорошо написанный текст. Добро пожаловать в мир высокой литературы, мистер Ричард Флинн.

– Ну, радоваться пока рановато, – скептически хмыкнул я. – Интересно, взглянет ли он на мои рассказы… А вдруг я выбрал не те? Может, он их уже в мусор выкинул.

Лора близоруко сощурилась – от этого лицо ее стало сердитым – и, сведя брови, показала мне язык.

– Ох, какой ты упертый пессимист! Пессимисты, особенно юные, меня очень раздражают. Отец вечно твердил, что на пути к любой моей мечте стоят непреодолимые преграды. Из-за него я в пятнадцать лет рисовать забросила, хотя учитель в школе говорил, что у меня талант. А когда я поехала во Францию на международную олимпиаду по математике, отец предупредил, что на успех надеяться не стоит, потому что судьи будут завышать оценки лягушатникам.

– И что, завышали?

– Ничего подобного! Я заняла первое место, а парень из Мэриленда – второе.

Отложив замшу, Лора водрузила очки на нос, подтянула колени к груди и обхватила их руками, будто внезапно продрогла.

– Знаешь, Ричард, по-моему, все будет хорошо. Тебе суждено стать писателем – мы оба это знаем. Вот только на серебряном блюде тебе ничего не поднесут. Мне шестнадцать лет было, когда отец умер. Ну, я порылась в его письменном столе – он все время ящики запирал, а мне было интересно узнать, что он там хранит, – и нашла среди бумаг старую черно-белую фотографию девушки, моей ровесницы. Не красавица, простушка с ободком в волосах, но глаза очень выразительные. Мать неохотно призналась, что эта девушка – школьная подруга отца. Представляешь, он все эти годы хранил ее фотографию… Наверное, потому, что ему смелости не хватило с этой девушкой остаться, вот он и копил свои несчастья, прятался в них, как каракатица в своих чернилах. Ну да ладно… Эй, капитан, а ты почему до сих пор одет? Не видишь, что ли, тебя нагая красотка дожидается?!

Лора оказалась права.

Неделю спустя, за пиццей в ресторанчике на Нассау-стрит, мне внезапно захотелось позвонить в редакцию «Сигнатуры». Я подошел к телефону на стене у туалета, сунул в прорезь пару четвертаков и набрал номер с визитки, с которой не расставался вот уже неделю. Трубку взяла какая-то девушка, и я, представившись, попросил ее соединить меня с мистером Хартли. Через несколько секунд я услышал его голос.

Я снова назвал свое имя, и Хартли сразу же сказал:

– У меня для вас отличные новости, Ричард. Вас опубликуют в следующем выпуске, в январе. Журнал обещает быть интересным. Вдобавок после праздников тираж всегда увеличивается. А в вашем тексте я ни запятой не изменил.

– А какой рассказ вы выбрали? – ошеломленно спросил я.

– Они же небольшие, так что я решил все три опубликовать. Вам целых пять страниц отведено. Да, и пришлите свою черно-белую фотографию и краткую биографию.

– Невероятно… – пролепетал я и, запинаясь, рассыпался в благодарностях.

– Что ж, ваши рассказы достойны того, чтобы их читали. Давайте-ка встретимся после праздников, есть о чем поговорить. Продолжайте в том же духе, Ричард, и вас ждет блестящее будущее. Надеюсь, праздники вы проведете с пользой.

Я тоже пожелал ему счастливого Рождества и повесил трубку.

– Ты прямо весь светишься, – сказала Лора, когда я вернулся к столу. – Хорошие новости?

– В январе все три рассказа опубликуют, – выдохнул я. – Все три, представляешь?! В «Сигнатуре»!

Мы не стали заказывать шампанское, не отпраздновали это событие ужином в роскошном ресторане, а отправились домой и весь вечер обсуждали планы на будущее. Нам казалось, что можно звезды с неба хватать. Голова кружилась, слова «публикация в „Сигнатуре“», «три рассказа», «черно-белая фотография», «настоящий писатель» мелькали перед глазами, будто карусельные лошадки, окутывая меня ореолом бессмертной славы.

Сейчас я хорошо понимаю, что тогда, ошеломленный неожиданными переменами, я переоценивал важность происходящего: «Сигнатуре» до «Нью-Йоркера» было далеко, за публикацию авторам платили не чеками, а журнальными экземплярами. Но самое главное – предаваясь восторженным мечтаниям, я не заметил, что с Лорой тоже произошли перемены. Она держалась отчужденно, со мной почти не разговаривала и вечно была чем-то занята. Несколько раз я заставал ее за телефонным разговором, но она клала трубку, как только замечала мое присутствие.

В особняк Видера я приходил чуть ли не каждый день, по три-четыре часа работал в библиотеке, которая постепенно приобретала должный вид, а все вечера проводил с Лорой – других развлечений мне не требовалось. Лора, однако же, с головой ушла в работу и часами сидела на полу в гостиной, обложившись книгами, записями и карандашами, будто шаман на камлании. Помнится, даже секс перестал ее интересовать. По утрам я просыпался рано, но Лоры уже не было дома – она уходила, не разбудив меня.

А потом я обнаружил в профессорской библиотеке рукопись.

Под полками напротив двери был шкафчик, который я прежде не открывал. Однажды мне понадобилась чистая бумага – нарисовать общее расположение полок у двери, с которых я и начал работу. Спускаться вниз, к письменному столу Видера, я поленился, заглянул в шкафчик, обнаружив там стопку чистой бумаги, какие-то старые журналы, карандаши, ручки и фломастеры.