Книга встреч - [18]
Разве я что-то новое говорю?.. Это было известно всегда…
Кажется, Набоков, признался, что собственной смерти не боялся никогда, но всегда боялся услышать о смерти близких… Это, видимо, неизбывный страх: как ни веруй, а потеря любимого человека всегда видится страшным, ни с чем не сравнимым горем. Да, есть такое мнение, что верующему грешно слишком сильно убиваться по своим покойникам, — и это правильно, но когда такую разумную мысль доводят до абсурда, становится не по себе… Умер известный петербургский священник. Во время отпевания его супруга сидела возле гроба в белом платье — и улыбалась. Что она там хотела продемонстрировать: веру в скорую встречу, смирение перед Божией волей?.. Продемонстрировала только собственную бесконечную самовлюблённость: «Смотрите-ка, — у вас так не получится!..» Лучше бы по-человечески поплакала над мужем, как плачем все мы, грешные, над своими покойниками, но — то «все», а то — она…
10. НИЩИЙ НИЩЕМУ ПОДАЁТ…
Однажды мне приснился мой одноклассник, погибший в Афганистане. Он, собственно, снился мне и прежде, да всякий раз как-то не по-хорошему, в кошмарах: то вижу его сидящим на цепи, словно сторожевой пёс, то совершенно голого, замёрзшего… Но в этот раз он был прилично одет и стоял за лотком на улице — чем-то вроде торговал. Я сразу подошёл к нему и спросил: «Серёга, как ты? Всё ли в порядке?» Но он и смотреть на меня не захотел — отвернул лицо и сморщился брезгливо. «Серёга! — продолжал я настойчиво. — Ты скажи, не молчи! Я ведь молюсь за тебя. Тебе стало ли лучше хоть немного?» Не знаю я доподлинно, был ли он крещён, — сильно сомневаюсь в этом и даже почти уверен, что не был. В Афганистане он погиб не от пули — от дизентерии, в госпитале, не успев и полгода прослужить… «Серёга, мне продолжать молиться-то, или что?» Тут он повернулся ко мне — глаза злые-презлые, рот скривлен презрительно… «Не надо, — говорит, — твоих молитв. Уйди отсюда, не хочу тебя видеть». Такой вот сон.
А снам, конечно, верить не стоит, и я, конечно, по-прежнему за него пытаюсь молиться.
Или другое воспоминание: сижу перед телевизором, доедаю котлету, смотрю питерскую криминальную хронику. Рассказывают об очередном «подснежнике» — человеке, убитом осенью, а найденном весной, когда снег сошёл. Самого убитого не показывают — только ноги в красивых когда-то, дорогих ботиночках. Потом во весь экран — его документы. Удостоверение журналиста. Я смотрю на фотографию, на подпись и с ужасом вижу, что это мой однокурсник, мой хороший приятель, который пропал у меня из виду год назад. Мы с ним одно время очень были близки: и жили рядом, и сочиняли в соавторстве, вместе случалось влипать в неприятности, вместе и выбираться… В последний свой год он журналистику бросил, ударился в бизнес; недолго, однако, бизнесменствовал…
А ведь я и телевизор почти не смотрю!.. Надо же было, чтобы Господь именно в этот момент привёл меня к экрану… Не потому ли, что кроме меня за убитого и молиться некому?
Было и такое: случайно в руки попадает газета, в газете — некролог. Умер мой университетский преподаватель — совсем не старый человек; умер прямо на лекции: вошёл, как обычно, в аудиторию, а вышел из неё уже в мир иной… Мне этот человек очень памятен: он проводил со мной собеседование на вступительных экзаменах, а собеседование это по важности само приравнивалось к экзамену; и он отнёсся ко мне очень благожелательно… Как его забыть, как не помянуть в молитвах?
Все мы, пришедшие к вере в конце 80-х, окружены сонмом бедных, нераскаянных, не успевших примириться с Богом душ. Наши родственники, наши друзья, наши знакомые, те, кто жил по-советски честно, и просто не дожил до этих времён, те, кто когда-то выручал нас, те, кто хоть несколько шагов тащил вместе с нами наш крест, те, кто ушёл из жизни, да из нашей памяти уходить не хотят… Все они стоят вокруг нас и ждут. Ждут тихо, смиренно: они уже знают, что в церкви их поминать не положено, и теперь мы для них — самая высшая инстанция, если мы откажем, — больше никто не заступится.
…В редакцию звонила женщина, спрашивала, можно ли молиться за упокой души Анатолия Собчака. Вот, мол, много за ним всего числится, а всё-таки жаль человека, хочется как-то помочь ему… Да почему бы и не помолиться, хоть бы даже и за Собчака? — греха в том не будет, наверное. Вот только… Вот только, стоит ли? Сильные мира сего и после смерти не обойдены людским вниманием; есть у них и почитатели, есть продолжатели, наследники, есть, возможно, и молитвенники… «И без нас большевики обойдутся», без наших скромных молитв.
Другое дело — те, кому кроме нас надеяться не на кого: наши бабушки и дедушки, наши братья и сёстры — безвестные, всем миром, кроме нас, забытые, в монастырских помянниках, как некрещёные, не записанные. У них — только мы, уж какие есть, грешные, не молитвенные, самих себя не могущие вымолить из бездны грехов. Они лишь нашей жалкой, бессильной молитвой богаты, давайте же не будем их лишать хоть этого нищенского куска. Вымолить грешника из ада — задача для великого святого, а мы всё равно, потихоньку, помаленьку, неотступно, каждый день — а Господь, может быть, видя усердие наше, возьмёт да и явит к нашим усопшим Своё неизреченное милосердие.
