Книга воды - [41]

Пруд на Тюренке / Харьков

Вверху, по зеленым и лысым склонам, мы все неудобно лежим там, как придется: девочки, родители, пацаны. Внизу, огражденный, с мостиками, с вышкой для прыжков и дорожками, лежал пруд. Его ограничивала чуть ли не вровень с водой железная ограда. Прутья у ограды были сломаны во многих местах, потому, лишь перешагнув через асфальтовую дорожку, окаймляющую пруд по периметру, граждане лезли в дыры ограды и погружались в бурую воду. Вверху на всех уровнях и за самой оградой росло множество деревьев. Потому на поверхности пруда было всегда полутемно, вода выглядела бурой. В детстве меня удивляли детали, помню, что в воде плавали и шныряли сотни и тысячи рыбьих мальков, лягушачьих головастиков. Вода кишела мальками, а над водой носились стрекозы, жуки, комары, всякая мелкая тварь.

Военные в те годы, как, впрочем, и сейчас, не были спортивны, мой отец не был исключением, помню, отец в черных трусах с ранней лысиной лезет в воду, плывет, фыркая. Мать в купальнике стыдливо плещется, соседи наши заходят в воду с визгом. Как моментальные фотографии, все это видится мне на тюремной стене.

Пруд, следует пояснить, построили близ источника минеральной воды. Там была труба, из скалы торчала, и к ней летом к вечеру шли просто караваны окрестных граждан с бидонами и флягами. Строить, впрочем, там ничего особенного не пришлось. Покопали, подгребли бульдозером. Дело в том, что там местность сама собой внезапно круто понижалась стремительно вниз. От еврейского старого кладбища тропа просто обрывалась вниз, до первых домов Тюренки, а потом еще раз вниз. Местность образовывала естественную котловину. Тюренцы гордились своей Швейцарией среди степного ландшафта. И даже в те годы надзирали за чужаками. Они хотели контролировать свою курортную территорию, свою Швейцарию для бедных. Там, на соседней, сразу за вышкой для прыжков, улице жил самый известный тюренский лидер, предводитель тюренцев того времени, 1955–1960 годов, широкобородый парень по кличке «Туз» или «Тузик».

На Тюренке жили и цыгане. Когда начинаешь жизнь зеленым пацаном, то тебя вызывают на ковер или ты вызываешь чуть ли не ежедневно. Сплошные бросания перчаток. Меня доебывал цыган Коля. Однажды он надел мою синюю майку и не отдал. Невысокого роста, голенастый, толстые ляжки, широкая грудь, он ушел в моей майке в толпу отдыхающих у пруда граждан. Встретил я его только на следующее лето. Но я уже был умнее. Мне уже было 13 лет, я схватил его за плечо и сообщил ему, что прошлым летом он надел мою майку, а вот этим летом я хочу получить ее обратно. Или взамен вот эту рубашку, я зацепил клок рубахи, надетой на нем. Рубашка была раскрашенная, чуть ли не с пальмами, не советская, цыган Коля наверняка украл ее, скорее всего на городском пляже. «Ты че?» — с сомнением начал он. Ноги у цыгана стали крепче, а брови срослись, грудь окрепла. Южные люди, они взрослеют быстро. Зато я умнее был его. «Саня, — позвал я, — подойди, а? Дело есть. Спор тут образовался». Саня Красный, 19 лет, 90 кг, здоровенный, в чалме из полотенца, перстень с черепом, на большом пальце, подошел. Дело в том, что за зиму я так близко с ним сошелся, что ходил к ним домой: к Сане, к тете Эльзе и Светке. Я был у Сани младшим братом, адъютантом, даже подельником (мы были как-то задержаны по одному делу, не стоящему выеденного яйца, и отпущены). Саня подошел. Отер перстень о плавки. Полюбовался, как перстень бликует на солнце. Наехал брюхом шантажиста на цыгана. Тот, морща брови, снял рубаху и отдал мне. С тех пор тюренские цыгане здоровались со мной. Когда Саню посадили на три года, перестали здороваться.

Я лично помню мой первородный, перворожденческий, первый в жизни пруд. Помню всех муравьев, стрекоз, пчел, ос, мух, комаров, мальков, всю эту кодлу насекомых, жаливших нас на крутых откосах холмов, спускавшихся к пруду, они жалили нас в 50-е годы. В 60-е меня жалили уже другие насекомые, в других водоемах. Научился я плавать не в нашем пруду. Плавать меня научил дядя Саша Чепига, электромонтер, мир его праху, в речке Старый Салтов, шириной метров десять была та речка. По берегам ее бродили коровы и козы, лепешки и черные шарики усеивали ее более чем скромные, лысые берега. Он научил плавать меня, а заодно и своего сына Витьку.

Если бы сейчас мне было возможно пройтись по берегу этого несчастного пруда, он показался бы мне мелким, грешным, обычным, жалким российским водоемом мелкого размера. Но когда ты еще не вырос и стоишь рядом с отцом, достигая ему до груди, то весь амфитеатр, пруд, кишащий загорающими, казались Вселенной. Текла вода из озеленелой трубы, кричали птицы и люди. Смешно, но из всего этого гомона жизни возникаю, спустя полсотни лет, только я. Если бы не я, кому на хер во всей России нужен был этот жалкий пруд? Две третьих людей, мочившихся в его воды, спаривавшихся у ближних кустов, флиртовавших, потевших, спавших осоловело спьяну на тряпках, воровавших у ближних брюки и подстилки, мертвы. Да не две третьих, а три четвертых или четыре пятых! Юные девушки, окунавшие ляжки, груди и письки в раствор с мальками, истлели, а те, кто еще жив, — пыхтящие жабы. Пользуясь случаем, я кричу этому сраному народу: кто вы, еб вашу мать всех! Кто? Не важны вы все, как мальки в той воде, стекли вы в канализацию жизни. Важен только странный мальчик в плавках, смотрящий на вас. И чтобы он вас заметил, подняв свой взгляд от мальков, тритонов и головастиков. А не заметил — ну и нет вас.