Книга теней - [60]

Четырнадцати лет его отправили в иезуитский колледж в Б***. Тамошние братья – известные мастера по части дисциплины – научили его изящной латыни, кроме того, познакомили с новейшими достижениями в области оптики, географии, математики, а также драматического искусства и изящных манер. Там Луи впервые был уличен в том, что, оставаясь один, предается «неподобающим утехам». Ему пригрозили, что его исключат, если еще раз поймают, а потому пришлось постараться не нарушать приличий. Во время четырех главных постов, установленных церковью, он воздерживался от подобных удовольствий. Хотя не всегда. Он полагал, что требовать от него слишком многого неразумно как со стороны Бога, так и со стороны наставников. Когда настало семнадцатое лето его жизни, он провел его на морском побережье в обществе холостяка-дядюшки, горничная которого продолжила «образование» мальчика, беря по монетке за каждый урок. Открыв для себя мир женщин, он счастлив был обнаружить, что число дам, ищущих его общества, существенно превышает его самые далеко идущие ожидания.

По части плотской любви он не знал отказа ни в чем. Что же касается любви духовной, он верил в Бога, но в церковь как таковую – гораздо меньше. Его единственным кредо являлось стремление доставить себе удовольствие.

Его успехи, его обаяние, его уверенность в себе сделали Луи довольно самонадеянным, и он не прислушивался к тем, кто предостерегал, что излишняя вера в собственную неуязвимость когда-нибудь доведет его до беды. Впоследствии он любил говорить: «Что может быть восхитительнее, чем когда тебя боятся глупцы, ибо ты умен, когда тебе завидуют неумехи, ибо ты мастер своего дела, и когда ты вызываешь ненависть зануд за остроумие, невеж – за изящество манер и уродов – за успех у дам?»

…Когда новый священник начал исповедовать прихожанок, о нем прокатилась молва, и живущие в К*** дамы стали находить за собою такие грехи, о которых доселе никто и не слыхивал. Им все отчаяннее хотелось, чтобы те поскорей были отпущены. Ах, если бы он не приехал в К***, всем этим женщинам (да и некоторым мужчинам тоже) пришлось бы устроить у врат ада настоящее столпотворение, если они действительно натворили хоть половину того, в чем каялись. После прибытия нового духовника прошло несколько недель; он трудился в поте лица своего, был очень доволен, однако весьма уставал.

Однако возникли некоторые подозрения, давшие повод пересудам, и поползли слухи. Из этих семян впоследствии выросла неприязнь.

Но отец Луи продолжал в прежнем духе. Каждое воскресенье под сводами церкви Сен-Пьер собирались толпы жаждущих утешения и вернувшихся на путь благочестия. И на первой скамье, в середине, сидел прокурор городка со своей супругой и со своим чадом – девушкою четырнадцати лет по имени Мадлен.

Одно время года сменяло другое. Прошло более шести месяцев со дня приезда отца Луи в К***, даже почти семь, когда жена прокурора впервые пожелала исповедаться. Сперва прокурор запретил жене и помышлять об этом. Предупрежденный людьми, которых он хорошо знал, он воздерживался от общения с новым священником. Но в конце концов жена так насела, что вынудила мужа пойти на попятную. Противиться далее оказалось выше его сил: она сделалась холодна и отлучила его от ложа. Когда прокурор сдался, его жене было назначено на четверг, сразу после полудня.

Однажды, когда духовник в урочный час выходил из гостиной прокурора, торопливо застегивая медные пуговки на жилете и одновременно закрывая за собой створки дверей, он буквально лоб в лоб столкнулся с юной Мадлен.

Та являла собой прелестное зрелище. Высокая, стройная, с черной косой, матово-бледной кожей и с теплыми карими глазами. Девица, как говорят, на выданье. Ягодка.

Какое только оружие не пускал в ход Луи из своего богатого арсенала. Он не отступал от матери, пока та не согласилась наконец поговорить с мужем. Отец Луи прав, заявила она: дочь нуждается в наставлениях. И опять прокурор сдался, и отец Луи сделался наставником юной Мадлен.

Мадлен де ла Меттри – таким было полное имя девушки, благородная частица де в котором была куплена давным-давно, еще дедом, – влюбилась по уши. Так сильно, как любит девушка всего раз или два в жизни. До самозабвения. Думала только о нем. И разумеется, отец Луи стал ее любовником. (Мадлен рассказывала все это, в то время как священник молча сидел на подоконнике.)

Но прежде имело место ухаживание – самое странное и немыслимое, ибо на первых порах оно происходило на глазах матери. Первые несколько пятниц они сидели все трое бок о бок в кабинете прокурора. На это ушло время, но Луи удалось убедить мадам, что ей ни к чему играть роль дуэньи.

Сперва они действительно занимались.

О, как трепетала Мадлен, когда Луи повышал на нее голос! Он клал на колени маленький хлыст для верховой езды и стегал себя по бедру каждый раз, когда девочка запиналась, переводя Овидия. И он, и она упивались этим смущением. Наконец, когда она, разбирая предложение по членам , нарочито выделила ударением это слово , Луи велел ей встать и задрать юбку. Она расплакалась. Он настаивал. Моля о пощаде, она сделала, как он приказал. Он резко ударил хлыстом между ног, по верхней части бедра. Хотя на девушке были чулки – больше такой ошибки она не совершала, – след не сходил три дня. Мадлен любовалась им. После этого ее переводы Овидия совсем испортились. К пятницам добавились воскресенья, затем понедельники и так далее. Прокурор запротестовал. Супруга его стала выказывать недоумение. Что до Мадлен, она выучилась латыни и много, много чему еще.