Книга радости — книга печали - [17]

— Так давай, Кунья, завтра же распишем! Принесу стремянку, сделаем колпаки на головы, чтобы на волосы не капало!

Стремянка… Зачем-то еще ему нужна была стремянка… Вылетело из головы.

— Что-то ты больно веселый. Выпил без меня, что ли?

— Стандартное у тебя мышление! Почему нужно обязательно выпить, чтобы быть веселым? Веселый и все. Поработал хорошо.

В другой момент Алла обиделась бы на «стандартное мышление», но сейчас от Андрея исходила такая победительная сила, что невозможно было на него обижаться.

— Тогда я тебе еще сама положу: восстанавливай силы.

— Положи… Прекрасный доклад о приятности мяса… А давай, Куник, мы куда-нибудь… Чего все сидим да сидим?

У него не было каких-нибудь определенных намерений: просто он не мог оставаться на месте, нужно было куда-то идти, кого-то видеть.

— Давай. В кои веки что-нибудь увижу, кроме магазина и кухни. А куда?

— Куда… Куда-нибудь! Ну вообще!

— Если тебе все равно, давай пойдем по блоковским местам. Ты хоть меня всерьез не принимаешь как художницу, у меня тоже есть свои планы. Серия офортов «Петербург Блока». Тем более скоро юбилей.

— «Петербург Блока»… «Петербург Достоевского»… Кого еще не было? «Петербурга Сухово-Кобылина» не было! Он вообще-то москвич, но бывал же, живал в Демутовом трактире — когда хлопотал о своем процессе. Его юбилея не намечается? И на выставке развесят, а то, глядишь, и издадут под великое имя. Тем более юбилей! Перед юбилеем никто устоять не может!

— Чего ты брюзжишь?

— Того-то брюзжу, что это, как бы сказать — вторично и третично. Блоковский Петербург — это очень просто, это устоялось. А ты попробуй угадать нового великого писателя! Не кончилось же Блоком! Есть же и сейчас. Никто еще не знает, что он великий, а он уже есть. Вот и улови его взгляд, его Ленинград!

— Это надо рисовать где-нибудь в Купчине.

— Конечно, если новый, то в Купчине или на Гражданке! Это из той же серии, что веселье только от выпивки. А центр, что же, так и остался? Невский до сих пор гоголевский? Вот давай пойдем смотреть: Ленинград — э-э…

— Ну, кого?

— Откуда я знаю, кого? Давай сами придумаем писателя и будем смотреть его глазами!

— И романы за него напишем?

— Не язви, Кунья, до такой крайности можно не доходить. Но до романов есть взгляд, есть общее ощущение города. Вот давай и пойдем!

Счастливое чувство всемогущества, полной раскрепощенности не оставляло Андрея, и оно требовало выхода в движении, в разговорах, во внезапных грандиозных планах. Он не мог ждать и вытащил Аллу в чем была, не дав причесаться и вымыть посуду.

— Ну, значит, куда… Сюда, на канал, мы всегда успеем бросить свежий взгляд, а пока пусть бродят тени… Сенная нашему великому писателю не должна нравиться: слишком прямоугольная. Ленинградские площади должны быть с закруглением. Или построить что-нибудь закругляющее?

— Это уже получится архитектурный взгляд.

— Обязательно нужно придираться! Ну пусть архитектурный… А писатель, думаешь, списывает только то, что есть, а по-своему изменить не хочет?.. Ну пусть архитектурный. Вот Фонтанка: ну явно же не хватает зелени! Нужно, чтобы дома расступились немного. Вот говорят: охранная зона — весь центр целиком! А что охранять? Начало двадцатого века? Самый пошлый период — все эти дома доходные! Должны это чувствовать герои того нашего писателя? Пожалуйста тебе: Росси хотел замкнуть всю площадь перед Чернышевым мостом, а вышло наполовину. Вот этот бы доходный дом снести и достроить по проекту Росси, чтобы симметрично с типографией Володарского. Представляешь, Кунья, роман… Ну пусть роман про архитектора: как он очищает центр Ленинграда от всей этой купеческой пошлости!.. Слушай, Кунья, вот идея — не дожидаясь романа: «Мой Ленинград»! Мой, а не Блока или Достоевского. Как ты говоришь: сделать серию. Что хочу — оставляю как в натуре, а что хочу — убираю, и на освободившихся местах помещаю то, что я вижу!

— У тебя, Андрофей, идеи сегодня: то потолок расписывать, то весь центр перестраивать.

— Все нужно! Нет, серьезно: почему я должен писать этот дом, если он мне не нравится? Естественное же дело: на его месте написать другой!

— Что нам стоит дом построить: нарисуем — будем жить.

— Само собой. С этого все и начинается: с желания. А знаешь, что такое искусство? Осуществление желаний!

— Нет, все-таки ты, наверное, чего-то выпил. Странно, запаха совсем нет.

Андрей не стал повторяться про стандартное мышление. Вместо этого громко продекламировал — так что какое-то чинное встречное семейство удивленно сделало равнение налево, а нахальный толстый мальчик покрутил у виска — да плевать на толстых мальчиков:

— «Я царь, я раб, я червь, я бог!»

— Погоди-погоди, что-то знакомое…

— Что-то знакомое! Да Державин же! Пиит! Однофамилец, Кунья, или даже предок. И нечего улыбаться: почему не может быть предок? В каком-то колене все люди родственники. Ну неважно. Так, понимаешь, я с тем Державиным согласен: бог — тоже! Не меньше чем на четверть я — бог! А может, и больше!

— Ой уж! Есть одна мания — специально для таких богов.

Многое можно было сказать на это: про пророка в своем отечестве, про то, что великие люди не из особого теста сделаны, а из той же плоти, только они дерзают, смеют… Но Андрей громко рассмеялся, не заботясь, что подумают прохожие: