Книга призраков - [118]

Элизабет ухватила мужа за руку и показала на могилу. В этом, однако, не было необходимости, поскольку его взгляд был направлен туда же, куда и ее.

Они увидели тощую руку, показавшуюся из могилы; она ухватила тонкую льняную простыню и потащила ее. Сначала в земле скрылся угол, а затем и всю простыню словно бы засосало в водоворот.

– Наверное, она сделает из нее себе саван, – прошептала Элизабет. – А как она поступит со всем остальным?

– Давай-ка примем по глоточку, это выглядит просто ужасно, – прошептал в ответ Джейбиз; они приняли по глоточку, им стало немного полегче, и они снова принялись наблюдать за происходящим.

– Смотри! – ахнула Элизабет.

Тощая рука с длинным пальцами вновь появилась из-под земли, и принялась шарить по траве, пока не наткнулась на чайник. Затем нащупала и собрала серебряные ложечки, блестевшие в лунном свете. Показалась вторая рука, двигавшаяся вдоль могильного холмика к оставшимся простыням. Подняла – их сразу же заполоскало ветром, они хлопали и развевались подобно парусам. Рука удерживала их некоторое время, пока они не наполнились ветром, затем отпустила, они вспорхнули через кладбище, через стену, и улеглись на поленницу во дворе колесника.

– Она послала их Хекстам, – прошептала Элизабет.

Затем руки принялись ощупывать чайник, вынули из него несколько монет.

Через минуту, монеты были брошены в направлении паперти и зазвенели по камню.

Сколько именно монет было брошено, Хокины не знали.

Руки собрали наволочки, поместили внутрь чайник и серебряные ложечки, подбросили получившийся сверток вверх; ветер подхватил его и перенес через стену кладбища к дому Хекстов.

Набежавшие облака скрыли луну, кладбище погрузилось в темноту. Прошло полчаса, прежде чем луна появилась снова. Хокины увидели, что на кладбище все замерло.

– Думаю, мы можем идти, – сказал Джейбиз.

– Погоди, давай соберем все, что она оставила нам, – остановила его Элизабет.

Они пошарили по паперти, собрали монеты. Но сколько их было, они не могли сказать, пока не вернулись домой и не зажгли свечу.

– Сколько она нам оставила? – спросила Элизабет.

– Ровно три фунта, пять шиллингов и четыре пенса, – ответил Джейбиз.

21. Белый флаг

Некоторое число южноафриканских буров – насколько оно велико, или, наоборот, мало, в точности неизвестно, – обладают тем, что мы называем совестью, в приблизительно таком же количестве, сколько зачатков глаз у устрицы и суставов у змеи, из которых в течение долгих веков могут произрасти настоящие глаза и ноги; равно и у них эти зачатки могут при определенных условиях превратиться в полноценное чувство.

У Якоба ван Хеерена это чувство находилось в самом зачаточном состоянии.

Он занимал Херендорп, ветхий дом у подножия холма, в котором проживал с женой и взрослыми сыновьями и дочерьми, имел лошадей и крупный рогатый скот.

Когда началась война, Якоб водрузил на фронтоне белый флаг; офицеры и солдаты британской армии направлялись на ферму, не подозревая о предательстве, и становились легкой добычей ее владельца и его сыновей.

По этой причине Херендорп получил дурную славу, его было приказано сжечь, женщин препроводить в концентрационный лагерь и содержать в нем за счет английских налогоплательщиков. Избавившись от женщин, Якоб и его сыновья получили полную свободу действий, чем и пользовались в полной мере. Что касается их лошадей и крупного рогатого скота, то им были выданы расписки, которые давали им право потребовать полное возмещение убытков по окончании военных действий.

Возможно, Якоб и его сыновья присоединились бы к отряду какого-нибудь генерала-бура, но предпочитали действовать самостоятельно, и их своеобразная тактика оказалась чрезвычайно успешной.

Один из подвигов, в котором Якоб проявил свою смекалку и которым необычайно гордился, заключался в следующем: изображая раненого, он катался по земле, размахивал белым платком и просил воды. Молодой английский лейтенант, наполнив чашку, прибежал к нему, и получил пулю прямо в сердце.

Когда война окончилась, ван Хеерен заново отстроил ферму и вернул из концентрационного лагеря жену и дочерей, которые, благодаря средствам английских налогоплательщиков, стали пухленькими, как куропатки.

Как только новый Херендорп был готов к заселению, Якоб взял большой нож и сделал на дверном косяке семнадцать зарубок.

– Зачем это? – спросила его жена.

– Именно столько англичан я отправил на тот свет.

– Ну, – сказала она, – если бы мне не удалось опередить тебя по количеству убитых красношеих, мне было бы стыдно за себя.

– Скольких я уложил в открытом боя, я не считал, – отозвался бур. – Это лишь те, которых мне удалось обмануть белым флагом.

Последним англичанином, убитым Якобом ван Хеереном, когда тот попросил у него стакан холодной воды, был лейтенант Анерин Джонс, единственный сын в семье; его вдовая мать жила в Северном Уэльсе. Анерин был для нее всем, ее единственной гордостью. Она жила им, думала о нем, ее сердце было связано единственно с ним. Она не мыслила себе жизни без него. Когда ее известили о гибели сына, горю ее не было границ. Единственная радость исчезла из ее жизни, свет с неба померк. Отныне ее уделом стали отчаяние и безграничное горе, и она ждала смерти, как избавительницы от бесцельной жизни, лишенной надежд.