Книга предсказанных судеб - [44]

Слова монаха немало взволновали меня, я не стала более возражать, и он продолжил:

– Так вот, за несколько недель до кончины графа из Дижона пришло секретное послание. Не подумайте, мадам, что я обманом узнал его содержание.

– Об этом вы могли бы мне не говорить, – заверила я его.

– Из этого письма следовало, что вашему супругу в составе бургундского посольства надлежит отправиться в Лондон, ко двору английского короля. Целью их миссии должны стать переговоры о возможности заключения брачного союза между Карлом Смелым и Марией Йоркской.

– Невероятно! – воскликнула я, зная, что наследник герцога все еще носит траур по своей жене.

– Оказалось, они прежде виделись и были весьма расположены друг к другу, – сказал фра Микеле. – Согласитесь, это мудрое решение объединить посредством брака двух старых союзников – Англию и Бургундию! Однако у такого объединения есть влиятельные противники…

– Ах, боже мой! Теперь я догадываюсь, почему вы так упорно твердите о короле Людовике! Ведь предстоящий союз станет для него точно кость в горле! – вскричала я.

– Мадам, он станет для него еще большим поражением, чем когда-то при Азенкуре!

Признаюсь, что наш разговор с братом Микеле не на шутку встревожил меня. Именно тогда я утвердилась во мнении, что муж мой был убит. Открылась и причина этого убийства – помешать исполнению герцогской миссии, возложенной на него. Ибо зная его твердый характер и верность бургундскому престолу, никто бы не мог усомниться, что он исполнит свой долг до конца и только смерть способна его остановить.

Почувствовав себя утомленной, рассказчица замолчала, в молчании сидели и ее слушатели. Кувшин с вином, что принесла в тот момент служанка, оказался как нельзя кстати.

– Теперь, пожалуй, мне стоит рассказать и о других событиях, не менее значимых и достойных вашего внимания, – вновь заговорила графиня. – Надо признаться, что случились они по моему легкомыслию, так как, обремененная делами, я поначалу не придала значения легкой простуде, которую юный граф Роллан подхватил на похоронах. И лишь по прошествии нескольких дней, зайдя в детские покои и увидев Роллана непривычно вялым, я обеспокоилась его здоровьем. Ах, какой я была скверной матерью! До сих пор при воспоминании об этом мне делается стыдно.

– А наш отец имеет обратное мнение. Он говорит, что лучшей матери и представить себе нельзя! – тотчас возразил ей Жакино.

– Спасибо за эти слова, дитя, ты очень добр. Однако я продолжу… Итак, когда я вошла в комнату сына и заметила, что лицо его чересчур красно, а лоб горяч, я немедля послала за лекарем. То был новый медик по имени Кокилер, не так давно прибывший в Помар.

В ожидании его мы с Татуш уложили Роллана в постель, хорошенько укрыли, а служанкам велели истопить получше камин и принести кувшин подогретого гипокраса.

Через короткое время Кокилер явился с лекарским сундуком в руках. К слову сказать, выглядел этот Кокилер прекомично – толстый живот его едва умещался в узком сюртуке, а гладко-розовое лицо, снабженное несколькими подбородками, навевало мысли о молодом поросенке.

Произведя подробный осмотр больного, Кокилер пришел к выводу, что у сына лихорадка, но поспешил заверить меня, что опасаться нечего.

«Ныне искусство врачевания легко справляется с такими недугами, как этот, – сказал он. – Нужно лишь правильно подойти к его лечению. Вы сами видите, что его милость дрожит и жалуется на то, что ему холодно. Исходя из правила лечить подобное подобным, я бы рекомендовал давать юному графу разные холодные кушанья. К примеру, листья салата, хотя зимой их негде взять… Что ж, тогда подойдут яблоки, груши из прежнего урожая, морковь и капуста. Такие продукты своей холодной массой способны остудить жар в организме юного графа».

Кокилер был ученым человеком, много лет он обучался медицине в университете Нюрнберга, к тому же говорил с таким важным видом, что я нисколько не усомнилась в его словах и принялась исполнять все, что он велел.

Но, увы, состояние моего маленького Роллана не только не улучшилось, а, напротив, день ото дня делалось все хуже и хуже.

– Ах, боже мой, как же страдал наш бедный батюшка! – всплеснула руками юная Элинора.

– Три дня и три ночи я не отходила от его постели, неустанно молясь и отбивая земные поклоны, – помолчав, вновь заговорила графиня. – Но лечение холодом не действовало. Мой мальчик пылал как в огне, пока не впал в беспамятство. Стыдно признаться, но в какой-то момент, когда я сидела подле сына, мне показалось, что от ложа его веет могильным холодом. Я словно бы увидела его мертвым, и мной овладело отчаяние и уныние. Бывший тогда со мной кузен Анри – в те дни он часто навещал больного племянника – как мог старался утешить меня:

«Не отчаивайтесь, Элинор. Все мы в руцех Господних. Вы молоды, красивы, ваше вдовство продлится недолго, вы еще родите сына…» – говорил он мне, а я молчала, не находя в себе сил возразить…

О! Если бы не няня Татуш… Надо отдать ей должное, она с самого начала ополчилась против нового лечения и без стеснения заявила, что никогда не слышала большей глупости. Ах, если б не она и не брат Микеле, то, возможно, ваш батюшка никогда не стал бы… отцом. – Рассказчица остановилась, в памяти ее ожили печальные воспоминания, на глаза невольно навернулись слезы.