Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2 - [34]

Тем временем…

Определение Верховного суда Союза ССР, датированное 1956 г.:

«Приговор Военной коллегии от 31 июля 1937 года в отношении Переля И. А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело прекратить за отсутствием состава преступления».

Многие сегодняшние публикации о тех годах заканчиваются подобными цитатами. Дескать, справедливость в отношении незаконно, по сути, беспричинно осужденного восстановлена. Но только ли ради этого возвращаемся мы к тому времени? Вспоминаем «забытые имена», фамилии людей, «о которых даже родственники чаще всего говорили иносказательно», как выразился писатель?

— Совершенно рядовое дело тех лет, — сказал мне специалист-правовед.

— Все бы ничего, да сколько можно евреев выставлять как самую потерпевшую нацию, — заметил, походя, знакомый.

— Зачем так подробно-то обо всем этом, — пожал плечами редактор при подготовке первого варианта очерка к печати в газете «На смену!»

Но, честно скажу, поработав с документами из тридцать седьмого, я понял тогда простую, очевидную истину. Из тех, что лежат на поверхности, но путь к ним у каждого из нас свой: система, при которой честные, искренние люди вольно или невольно, но все же становились организаторами или пособниками массовых убийств, была безразлична к тому, какой национальности, какого чина, звания, вероисповедания человек-обреченный. Человек разумный достиг тогда высшей точки дегенерации — стал человеком-обреченным. По-настоящему страшно не только то, что случилось в годы массовых репрессий, а что случившееся долго считалось, да и сейчас порой чаще кое-кем искренне считается не аномалией рода человеческого, а «перегибами», «недостатками», «искажениями», характерными лишь для тридцатых годов.

Касаясь же конкретной судьбы И. А. Переля, выход на которую дал «Архипелаг ГУЛАГ», я попытался проследить весь процесс работы отлаженного механизма нравственного, психологического, физического уничтожения не только самого человека, но и его окружения.

Первый признак истинной демократии — не только право говорить, но и знать. Прежде всего, знать историю своего государства не только по официальным версиям учебников. Демократия — это и право думать, самостоятельно делать выводы. В связи с этим верю, что все шире будут открываться перед нами двери спецхранов и спецархивов. И нас ждет немало фактов и потрясений, раскрывающих самую суть человека, поставленного перед выбором. Ведь неравнодушное человечество не только смеясь прощается со своим прошлым, но и плача.

Необходимое послесловие

Журналистская профессия иногда подбрасывает «сюрпризы», которых и ожидать не можешь. После публикации первого варианта этого очерка в газете я получил письмо от дочери одного из названных нами участников тех событий конца тридцатых годов с адресацией «В. Олешко лично в руки». Фамилия ее по отцу — Галеркина. Если вы помните, выше мы цитировали постановление судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда, датированное январем 1941 г. Оно свидетельствовало о том, что заместитель начальника спецсектора Свердловского областного отдела народного образования А. И. Войткевич вместе с Галеркиным и Дарахиным «создали такую обстановку, что буквально парализовали работу аппарата, создали атмосферу подозрительности и недоверия среди сотрудников облоно и незаслуженно оклеветали ряд работников, в результате чего многие были исключены из партии и уволены с работы».

Что это было? Очередная клевета или попытка хотя бы для видимости создать иллюзию торжества справедливости? Трудно сказать, репрессивная система работала четко, учитывая и то, что в политологии называется общественным мнением. Не исключено, что Войткевич и иже с ним стали жертвами собственного излишнего усердия по выполнению «социального заказа».

Но вернемся к письму. Я все же не стану называть сегодняшнюю фамилию и даже подлинное имя этой, конечно же, немолодой уже женщины. Назовем ее Риммой Иосифовной. Письмо даю в сокращении, но орфографию и авторский стиль сохраняю.

«Мой отец не был приспособленцем, и страх его по жизни не гонял. В 14 лет он был изгнан из дому своим отцом, выходит моим дедом, за то, что вступился за мать, когда тот ее истязал. Отец ушел в Революцию, в 17 лет был комиссаром в армии Тухачевского.

Из вашей статьи следует, что Войткевич был арестован после моего отца. Может, тут кто-то путает. Мама рассказывала о Войткевиче: герой гражданской войны, был на польской границе. За что первым (или в числе первых) получил орден Красного Знамени. У него одна нога после ранения не действовала, он не мог ходить без палки. Во время следствия у него отнимали палку, а самого его ставили в узкий шкаф, чтобы он часами стоял на одной ноге. Неужели это нужно было бы проделывать с тем, кто всегда готов и сказать, и подписать все, что угодно?

Отец закончил институт марксизма-ленинизма, и еще в те далекие годы были единомышленники, которые считали главным врагом народа Сталина, хотели ему противостоять и делали все что могли, для этого.

По маминым словам, в педагогической лаборатории отец работал для того, чтобы была возможность ездить по стране (его туда устроили по линии НКВД). Видимая причина — лекции и доклады, но он одновременно выполнял какие-то поручения, связанные с Войткевичем, Тороповым, др. товарищами. У них, видимо, была сильная группировка по стране, они долго держались после всеобщего разгрома в 36—37 годах.