Книга об отце (Ева и Фритьоф) - [108]

Мама повредила себе колено и поэтому больше не ходила на лыжах. Вообще-то не думаю, чтоб она об этом очень сожалела, помню, как она однажды сказала доктору Йенсену, когда он делал ей массаж: «Славу богу, что у меня есть приличный предлог бро­сить этот вид спорта». Но теперь она, пожалуй, с грустью вспоми­нала молодость, когда она считалась одной из лучших лыжниц Христиании.

«Как хорошо, что ты вспоминаешь наши веселые лыжные про­гулки,— писала она.— Как хорошо, что ты не жалеешь, что взял меня в жены. Да, видно, уж так суждено нам было — полюбить друг друга, от судьбы не убежишь. А теперь ты можешь ходить на лыжах с Лив и с Коре, а за это по-прежнему будешь любить свою Еву, до самой ее кончины. Хоть и немного я сделала на свете, но вот дала ведь жизнь пятерым детям, которые будут твоим продол­жением».

В другом письме она поддразнивает его лондонскими побе­дами:

«Тут говорят, что все англичанки из высшего света в тебя влюблены и вконец извели. Смотри, не завоображай и по­радуйся немножко тому, что твоя старушенция скоро к тебе приедет».

Ева хорошо знала своего мужа и понимала, что он далеко не безразличен к благосклонности прекрасных дам. Он мог подчас поддаться и лести и не устоять перед женскими чарами. Но знала она и то, как мало они для него значат, а потому не слишком бес­покоилась. Ева и сама была непрочь иногда «порезвиться», как она выражалась.

«Я была на обеде у Хейбергов, было очень мило, собрались все соседи, да еще и Рингнесы, и Миккельсен, и Брёггеры. Я была в ударе и пе­решла на «ты» с Йенсеном и Эйлифом Рингнесом, а потом мы все трое в обнимку сидели на диване и чувствовали себя прекрасно.

Тебе привет от Кр. Миккельсена, боюсь, что я и с ним немного подурачилась. Он говорит, что наверняка выйдет в отставку ко дню Святого Ханса».

Для меня устроили танцевальный вечер, и мама писала об этом отцу:

«Бал нашей Лив, можно сказать, удался на славу. Весело было безумно, а дети вели себя премило. С виду они были совсем как взрослые, у девочек были карточки для записи приглашений на танцы, совсем как полагается дамам. Лив даже немножко «пофлиртовала» с одним славным пареньком.

...Коре танцевал почти без перерыва, при этом с девушками вдвое больше себя ростом, и держался очень хорошо. Со временем из него по­лучится отличный танцор, на тебя он просто до смешного похож.

Малышам тоже разрешили посмотреть на танцы и не ложиться до восьми часов. Имми все время таращилась на танцующих большими гла­зами и чуть не плакала из-за того, что ей нельзя тоже поплясать. Удивительно трогательно было наблюдать, как она сдерживалась. Когда я спросила ее, весело ли ей смотреть на танцы, она мне улыбну­лась и промолвила: «Ну, конечно», а сама чуть не расплакалась. Я, конечно, притворилась, будто ничего не заметила.

Думаю, что ребятишки наши получают благодаря тебе хорошее воспитание. Если бы не твое влияние, которое заставило меня на многое изменить взгляд, я бы так не сумела, настолько я сама избалована и привыкла получать все, чего только душа ни пожелает.

...У нас тут чудесная весна — цветут первоцветы, светит солнышко, а вчера Лив принесла мне первые фиалки. Она всегда находит их и радует меня».

В конце апреля Ева вместе с фрекен Моцфельд поехала в Лон­дон и провела там несколько чудесных недель. Об этой поездке я знаю только со слов Ингеборг Моцфельд. Она говорила, что отец с матерью на радостях, что наконец-то вместе, вели себя как дети и были совершенно счастливы. Когда наступил час расставания, отец был просто в отчаянии. Ингеборг говорила, что никогда еще не видела такого огорченного лица.

Передо мной письмо, которое он написал матери в тот же вечер. Из него видно, как отец был убит горем. Вернувшись со станции, он не мог вынести вида комнат, где они вместе прожили эти дни. Комната, из которой уже вынесли пианино, казалась опустевшей, а в спальне еще оставались кое-какие мелочи Евы — шпильки, скомканный носовой платочек; это зрелище растравило его тоску. Он выскочил вон, сел на коня и верхом отправился в Ричмонд-парк в надежде вновь обрести там душевное равновесие. Но все аллеи, по которым они катались верхом с Евой, напоминали ему о ней. Он доехал до самого Уэйбриджа и там позавтракал в грустном одино­честве. Хотел было вернуться к вечеру в Лондон, но испугался опустевших комнат на Виктория-стрит и остался ночевать в отеле в Уэйбридже. Полночи он просидел над длинным скорбным пись­мом к Еве, полночи пролежал в постели, ворочаясь с боку на бок, прислушиваясь к вою ветра и сокрушаясь, как она доедет в такую бурю.

«Не могу тебе высказать, как больно мне было, когда ты уехала. Так невыразимо грустно и одиноко было прийти в комнаты, где я так привык быть с тобой вместе... Я очень опасался за твой переезд по морю и очень досадовал, что не попросил тебя телеграфировать по прибытии во Флиссинген, чтобы мне знать, как ты себя чувствуешь. Теперь буду дожидаться твоего письма. Но я стараюсь успокоить себя тем, что у вас все в порядке».

Пока Фритьоф в таком мрачном настроении писал Еве, она спокойно сидела в ресторане Кемпинского в Гамбурге вместе с Ингеборг Моцфельд и чувствовала себя прекрасно. Первое ее письмо из Люсакера полно радостных воспоминаний о чудных днях, проведенных ею с Фритьофом.