Книга о разведчиках - [3]

Долго не мог придумать, как попасть на губу. И вот однажды случай представился.

Нас подняли ночью по тревоге. Задача была сделать марш-бросок и атаковать «противника». Лил проливной дождь, страшно хотелось спать. Грязь хлюпала под ботинками, вода текла за воротник. И так вдруг захотелось… нет, не на фронт — домой захотелось, на мягкую постель, под тёплое сухое одеяло.

Марш-бросок — это, оказывается, когда половину пути идёшь ускоренным шагом, а половину бегом. Пулемёт — и станок и тело — несли по очереди. И примерно на полпути, когда уже по второму кругу мне досталось снова нести ствол, я вдруг вспомнил о губе. Вспомнил и не раздумывая решительно заявил, что не понесу больше. Командир взвода удивлённо посмотрел на меня.

— Сажайте на гауптвахту!

Лейтенант приблизился ко мне и шёпотом сказал:

— Ты чего, дурачок?

Если бы он закричал, я бы наверняка струхнул. Но он, не желая скандала, стал по-человечески уговаривать меня. В общем-то я был вполне дисциплинированным курсантом, и он никак не ожидал от меня такого фортеля. А тут я заупрямился.

— Сажайте на гауптвахту! Ноги не идут больше. Я воевать пришёл, а не таскать тяжести.

Лейтенант пожал плечами и побежал в голову колонны к командиру роты. А ротный был у нас здоровенного роста, с громовым голосом. Любил проводить строевые занятия, смакуя свой бас. Слышу: земля ухает — бежит. Дрогнули поджилки. Но стою.

Ещё не добежал ротный до меня, уже кричит:

— Под военный трибунал! Застрелю подлеца!!!

Меня уже дрожь бьёт. На самом деле может вгорячах пристрелить: война, а тут явное невыполнение приказа. Хотел объяснить, почему я выпрягся. Подал было какой-то сиплый звук. Но ротный как рявкнет:

— Молча-ать!

Ну, думаю, теперь уже семь бед — один ответ. Собрались вокруг меня какие-то люди. Хорошо, что рассвет только-только забрезжил, лица моего не рассмотреть — со стыда бы провалился. Рота наша давно уже прошла. Движутся другие. Чувствую: остывать стал ротный, выпалился весь.

— Десять суток ареста! — Отвернулся и уже обычным голосом сказал: — Политрук! Вы говорили, что вам в политотдел сегодня явиться. Отведите его в расположение.

Я передал кому-то свою ношу. Все побежали догонять роту. Остался один политрук.

— Пошли, — сказал он.

И мы пошли — я впереди, он сзади. Быстро светало. Дождь прекратился. Но было пасмурно. А ещё пасмурней на душе. Лезли самые мрачные мысли. Почему-то казалось, что политрук может сейчас взять и выстрелить мне в спину, чтобы не возиться со мной. Неужели не услышу, как он будет доставать пистолет? А если услышу, то что могу сделать? Не кинусь же на него…

Стало совсем светло. Мы отшагали уже километров пять. Вошли в какую-то деревушку. Пастух гонит коров, оглушительно щелкает кнутом, покрикивает на бурёнок. Идём по улице. Вдруг политрук останавливает меня.

— Погодите.

Сразу обратил внимание — сказал не «погоди», а «погодите». Удивило. Он подошёл к женщине, стоявшей в ограде у плетня, о чем-то поговорил с ней. Она вынесла кринку молока. Политрук стал пить. Я стоял на дороге и обречённо смотрел на мир, словно прощался с ним. Вот живут же люди, делают что им надо, ни через какие гауптвахты идти к своей цели нет необходимости, никакого тебе страху перед ротным.

Вдруг слышу:

— Идите сюда.

Оглянулся. Мне говорят. Подхожу. Политрук протягивает кринку.

— Выпейте молочка.

Не понял, не дошло сразу. А потом вдруг спазм перехватил горло, защекотало в носу.

Больше месяца я в армии и больше месяца не пробовал молока, а любил его не знаю как. Полкрынки оставил он мне. Это ещё больше растрогало — не остатки отдал, а по-братски поделился. Выпил я это молоко и ничего не понял, никакого вкуса не ощутил. От волнения, что ли? Потом он дал папиросу. Мы закурили и пошли из деревни уже рядом.

Политрук спросил, откуда я родом, где призван в армию, кто родители. Я незаметно разговорился. Все рассказал. Он улыбнулся.

— Зря вы так.

Я теперь забыл фамилию политрука, но словно сейчас вижу его умные глаза, выпуклый лоб, а над ним волосы каштановые, волнистые (пилотку он нёс в руке).

— Хотите, я вам расскажу случай из моей жизни? — Он надумался. — В финскую войну попал я в разведку. Товарищ у меня был, старший сержант, вместе уходили добровольцами на фронт, вместе лазили за «языком». Неимоверной храбрости человек. Азартный такой, быстро воспламеняющийся и, главное, нетерпеливый. Если загорелось ему — вынь да положь, не отступится. А разведчик, кроме храбрости, должен обладать ещё и сверхобычным терпением. Трудно, пожалуй, сказать, что главнее в разведчике — храбрость или терпение. Хорошо, когда они сочетаются, эти качества. Такому человеку в разведке цены нет. А у него вот не сочетались. Храбрости было на троих, а терпения на одного не хватало. Любил ускорять события…

— Пошли как-то за «языком», — продолжал политрук задумчиво. — Проникли на финскую территорию. Не успели осмотреться — офицер идёт. Друг мой шепчет: «Давайте схватим!» Были среди нас и опытные бойцы, кадровой службы, говорят — надо сориентироваться. А он — своё: нельзя, дескать, упускать такого случая, может, больше офицеры не пойдут. Убеждаем его, что тропа-то набита, значит, ходят. Ну, в общем, выскочили из засады, схватили офицера. Он закричал. А рядом какие-то их подразделения стояли — мы в самую пасть к ним, оказывается, залезли… Трое мы вышли из пятнадцати и офицера не привели. И друг мой погиб, старший сержант… Поняли, к чему приводит нетерпение?