Книга о бамбуке - [13]

Когда Кунг ушел, Сензаки разыскал Чиё. Она сидела во дворе, разговаривая с Кики. Но на каком языке? Сензаки напряг слух. Она говорила на японском! Так Сензаки, уже давно сомневаясь в ее деревенском происхождении, убедился в том, что она образованна.

— Чиё, пришло время сказать мне — кто ты на самом деле?

Ничуть не смутившись его присутствием и вопросом, она повернулась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Я тоже жила в соседней стране. Когда мой отец умер, я приехала сюда. Это все неинтересно, господин мой, поэтому я не хочу рассказывать. Да и зачем, если ты скоро уволишь меня из своего дома?

— Во-первых, Чиё, с этой минуты ты прекратишь называть меня господином, а во-вторых, я говорил о том, что уволю тебя, для твоей же пользы. Какое право я имею тебя заставлять работать бесплатно?

— Я останусь здесь и тогда, когда у тебя не будет денег, чтобы мне платить.

— Но почему? Кунг мне сказал, что ты очень часто меняла хозяев, хотя никто не делал тебе ничего плохого, а тут ты останешься бесплатно?

— Я остаюсь — вот и все! Когда решишь, что намерен делать, я надеюсь, ты сообщишь об этом и мне. Может быть, я сумею тебе чем-то помочь.

Сензаки вернулся в дом, удивленный тем, что услышал от девушки. Все больше ему казалось, что она носит в себе какую-то тайну. Впрочем, и сам он носил в себе тайну! Теперь, как и сказал Кунг, самурай Сензаки умер. И появился господин Сунг. Беглец попросил девушку называть себя именно так и начал привыкать к своему новому имени.

XII

Между тем события в стране, из которой бежал Сензаки-Сунг, развивались с пугающей стремительностью. После неудачного годичного сватовства Осон Младший, теперь уже без отцовской поддержки, был вынужден защищать столицу от недовольных даймё. Под стены города подошли войска из всех провинций. Осон понял, к сожалению, слишком поздно, что его долгое отсутствие во дворце хорошо использовал тайный враг из наиболее приближенных вельмож, потому что сёгуна стали покидать и самые преданные до недавнего времени части. Мятеж в стенах столицы был подготовлен весьма коварно, так как против Осона восстали не полководцы, как это обычно происходило, но сами солдаты. Это означало, что их вербовал некто очень хитрый и хорошо знающий побуждения простых воинов.

Окруженный лишь гвардейскими частями, составленными из лучших самураев, Осон издал последний приказ. Все без исключения должны были покинуть дворец через тайные подземные ходы. Пообещав своим военачальникам последовать за ними, Осон освободил их от самурайской клятвы служить до смерти. Вскоре он остался во дворце один.

Покои Осона были охвачены огнем. Мено, который спешил к нему, чтобы оповестить о том, что мятежные войска вошли в укрепление, мог увидеть лишь силуэт господина, который по ту сторону огненной стены сражался с загоревшимися балками. Крик, раздавшийся потом, Мено не мог с уверенностью приписать сёгуну. Слуга был свидетелем того, как личные покои Осона исчезают в бушующем пламени. Около Мено стоял даймё Бондзон, один из самых старых вельмож, времен еще Осона Старшего, которого Осон Младший не уничтожил в общей резне. Бондзон был одним из вождей мятежников. Его войском руководил самурай Иси, некогда — надзиратель за бамбуковыми рощами.

Вскоре главы и члены семей убитых Осоном даймё свергли его наместников в своих провинциях и во главе войск прибыли под стены столицы. Мено спрашивал себя: почему бунты удаются лучше, чем мирное правление? Потому ли, что длятся недолго, или же оттого, что они — выплеск накопившейся энергии? Как получается, что во время мятежей стираются все различия? Не являются ли мятежи злом, которое объединяет, пусть даже и ненадолго? Мено знал, что очень хитрые, злые властители также используют союзы с другими злодеями, чтобы достичь своих целей, но потом быстро возвращаются к своему личному злу. Может быть, человек ощущает себя более значительным, когда творит зло? Как бы там ни было, дальновидный слуга всегда следовал принципам старшего Осона.

Так что ничего удивительного не оказалось в том, что когда совет избрал новым сёгуном даймё Бондзона, то начальником его гвардии стал самурай Иси, а личным советником — Мено.

Впрочем, бывшего слугу интересовали вещи, гораздо более практичные, чем титул: у него намечался новый канал для постоянной торговли ассамским бамбуком.

XIII

Ежедневное выполнение ритуальных обязанностей, от утреннего удара молотком по деревянной доске, оповещавшего о подъеме, до вечернего укладывания на жесткий пол общей спальни, сделало все мои движения хорошо узнаваемыми. Их повторение создало, кроме физического привыкания, некую внутреннюю близость с предметами, находившимися в пределах моей видимости или в моих руках. У меня было впечатление, что, разбуженный в полночь, я буду знать суть каждого предмета и буду знать о том, какую связь имеет он со своим окружением. Я понял, что любая вещь, кроме своей общеупотребительной полезности, обладала и некоторым количеством мыслей, проявляющихся при соприкосновении с ней.

Учение продолжалось.

Даже приемы пищи были у нас такими, чтобы попутно воспитывать дисциплину организма. За завтраком перед нами стояли три посудины: в первой была рисовая каша, во второй — квашеная редька, а в третьей была вода, в которой мы мыли руки и использованные миски. Обед обычно состоял из пшеницы, смешанной с рисом, овощного супа и такуана. На ужин, кроме перечисленных блюд, мы ели вареные овощи. Прием пищи сопровождало чтение сутры. Кроме этих звуков, других не позволялось. В завершение осё или определенный ученик собирал у каждого по несколько зерен риса, которые жертвовались голодным духам (гаки), а на самом деле отдавались птицам.