Книга Нового Солнца. Том 1 - [40]

– Вот, – сказал он, указывая на точку возле устья небольшой речки, у нижних ее порогов. – Имея деньги, можно было бы нанять лодку. Но тебе, в силу своего положения, придется идти пешком.

– Понятно, – ответил я.

Нет, я не забыл о золотой монете, данной мне Водалусом и надежно припрятанной, однако хорошо понимал, что не могу воспользоваться благами, которые можно оплатить ею. Волею гильдии я должен покинуть Цитадель, имея в кармане не больше, чем обычный молодой подмастерье. Ради чести и славы гильдии я был должен идти пешком.

Но понимал я и то, что это несправедливо. Не видя той женщины с прекрасным, совершенным лицом, не заработав этой монеты, я, скорее всего, ни за что не принес бы Текле нож и сохранил бы свое место в гильдии. В каком-то смысле я продал за эту монету свою собственную жизнь…

Что ж, хорошо. Старая жизнь – позади…

– Северьян! – воскликнул мастер Палаэмон. – Ты меня не слушаешь. В классе ты никогда не отличался невниманием.

– Прости меня, мастер. У меня столько разного в мыслях…

– Несомненно. – В первый раз за время нашей беседы он действительно улыбнулся и на миг снова стал старым мастером Палаэмоном моего детства. – Однако же ты пропустил такой хороший совет на дорогу! Придется тебе идти без него… хотя ты все равно тут же забыл бы все. О дорогах тебе известно?

– Я знаю, что ими запрещено пользоваться. Ничего более.

– Дороги закрыл автарх Марутас – еще во времена моей юности. Движение способствует бунту… К тому же он хотел, чтобы товары ввозились и вывозились из города по реке – так легче облагать торговцев налогом. С тех пор этот закон остается в силе, и, как я слыхал, через каждые пятьдесят лиг установлены редуты. Но все же дороги сохранились. Говорят, кое-кто пользуется ими по ночам, несмотря на весьма плачевное их состояние.

– Понятно… Дорогой – закрыта она или нет – идти все же легче, чем по бездорожью.

– Сомневаюсь в этом. Я лишь пытался предостеречь тебя от соблазна. Дороги патрулируются уланами, имеющими приказ убивать всех нарушителей. Обладая вдобавок правом на все имущество последних, они вряд ли очень уж склонны выслушивать оправдания.

– Я понимаю, – сказал я, гадая про себя, откуда мастер Палаэмон так много знает о путешествиях.

– Вот и хорошо. Полдня уже прошло; если хочешь, можешь переночевать в гильдии и отправиться в путь завтра поутру.

– Переночевать в камере?

Мастер Палаэмон кивнул. Я отлично понимал, что он едва может разглядеть мое лицо, и все же чувствовал, что он каким-то образом внимательно изучает меня.

– Тогда я уйду сейчас.

Я изо всех сил старался вспомнить, что нужно сделать, прежде чем навсегда покинуть нашу башню. В голову ничего не приходило, однако что-то, несомненно, сделать следовало.

– У меня есть стража на сборы? По истечении этого времени я уйду.

– Да, это время я легко могу даровать тебе. Но перед уходом вернись сюда – я хочу дать тебе кое-что. Хорошо?

– Конечно, мастер.

– И будь осторожен, Северьян. В гильдии много твоих друзей, но есть и другие, считающие, что ты обманул наше доверие и не заслуживаешь ничего, кроме мучительной смерти.

– Благодарю тебя, мастер, – ответил я. – Эти, последние, правы.

Скудные мои пожитки уже лежали в камере. Увязав их в узел, я обнаружил, что тот вышел совсем маленьким, и его легко можно спрятать в висевшую на моем поясе ташку. Движимый любовью и сожалением о случившемся, я спустился к камере Теклы.

Камера еще пустовала. Кровь была отмыта, но на металлическом полу темнело большое пятно кроваво-красной ржавчины. Платья ее и косметика исчезли, но те четыре книги, принесенные мной год назад, лежали на столике вместе с прочими. Я не смог одолеть соблазна взять одну – в библиотеке их столько, что одного-единственного томика ни за что не хватятся. Рука моя сама собой потянулась к книгам, но тут я понял, что не знаю, какую из них выбрать. Книга о геральдике была самой красивой, но слишком большой, чтобы брать с собою в дальнюю дорогу. Книга о теологии была самой маленькой – но и та, в коричневом переплете, ненамного больше… В конце концов ее я и выбрал, предпочтя теологии сказания исчезнувших миров.

После этого я взобрался на самый верх башни – мимо складов, к артиллерийской площадке, где осадные орудия покоились в колыбелях из чистой энергии, и еще выше, в зал со стеклянной крышей, серыми экранами и креслами странной формы, и дальше, по узкому трапу, пока не выбрался, распугав черных дроздов, испятнавших небо, на самую крышу.

Я встал у флагштока – так, что наш стяг цвета сажи трепетал на ветру над самой головой. Отсюда Старое Под ворье казалось крохотным и тесным, однако бесконечно, по-домашнему уютным. Брешь в стене была гораздо больше, чем обычно, но Красная и Медвежья башни все так же гордо и непоколебимо высились справа и слева от нее. Башня ведьм, ближайшая к нашей, была темна, стройна и высока; порыв ветра донес до моих ушей их дикий хохот, и я вновь ощутил старый страх перед ними, хотя мы, палачи, всегда состояли в самых дружественных отношениях с сестрами нашими, ведьмами.

За стеной отлого спускался к Гьоллу, чьи воды местами поблескивали меж полуразрушенных зданий на берегу, огромный некрополь. Круглый купол караван-сарая казался отсюда не больше булыжника, а окружавшие его городские кварталы – лишь россыпью разноцветного песка, разметанного стопой мастера-палача.