Книга Небытия - [27]

Испанский и русский народы имеют много общего и в отношении «трагического чувства жизни». Ведь экзистенциальное отчаяние – это более или менее скрытая основа сознания всех тех людей и народов, которые не страдают интеллектуальной или аффективной тупостью. «Да, смерть!» – провозглашали в 1936 году франкисты. «Мёртвый в Испании более мёртв чем в любой другой стране мира», – говорил расстрелянный ими испанский поэт Лорка. Он же приводил примеры немыслимых для добропорядочных европейских мамаш испанских колыбельных песен, в которых матери с самого начала дают понять ребёнку в каком жестоком мире ему предстоит жить. По накалу трагизма Лорка сравнил их с русскими колыбельными. А посетив США, т.е. пресловутое общество потребления, Лорка может быть в первый и в последний раз в своём творчестве поднялся до высот пророческого обвинения, предсказав, что эта варварская цивилизация неизбежно обречена на гибель:

«Знайте, кобры будут шипеть на последних этажах небоскрёбов, чертополох и крапива будут дрожать на улицах и балконах, биржа превратится в груду камней, поросших мохом, придут лианы вслед за огнём ружей, и очень скоро, очень скоро, очень скоро, горе тебе, о, Уолл-Стрит!»

Шедевры американского цикла Лорки – «Панорама толпы, которая блюёт» и «Панорама толпы, которая ссыт» явились поэтическим изображением пресловутой американской мечты, причём последнее стихотворение очень не любят включать в современные переиздания поэзии Лорки. «Здесь у нас в Испании часто можно услышать, что лучше быть убийцей, разбойником или прелюбодеем, чем либералом», – писал в начале 20 века испанский мыслитель Мигель де Унамуно. И не только в Испании. А что же португальцы? Их культура ещё сильнее завораживает своей таинственностью и трагизмом, а португальское произношение, с его обилием звуков «ж"и «ш» звучит как изысканный синтез испанского и французского. Уместно вспомнить малоизвестную к сожалению в России книгу португальского путешественника и авантюриста 16 века Фернана Мендеса Пинто «Странствия». Прекрасно португальское фадо – пронзительный и, как правило, очень печальный городской романс. И вообще, мне представляется, что португальцы – это ещё большие испанцы, чем даже сами испанцы.

Подлинная история Чавушяна

Отец Александра Кипарисовича Чавушяна был идейным армянско – французским коммунистом, который приехал в своё время в СССР, женился на русской женщине и остался жить в Ереване. Они жили в обычной советской малоэтажке, где от балкона к балкону были протянуты бельевые верёвки, на которых сушились парашютных размеров женские рейтузы(как почему-то выражался Чавушян – «тумбаны»). Естественно, что душа Чавушяна постоянно рвалась во Францию, которую он дико идеализировал. Обучаясь на историческом факультете МГУ Александр Кипарисович заметно усовершенствовал своё знание французского языка, а на четвёртом курсе самостоятельно стал изучать румынский. Никто тогда не понимал, зачем ему это нужно. Однако хитроумный Чавушян, как оказалось, вынашивал далеко идущие планы. Надо сказать, что в тот период мы с ним постоянно ссорились и по нескольку месяцев не разговаривали. Обычно возобновлял общение он сам, сидя за общим столом и случайно роняя какую-нибудь общую фразу типа «Дай соль». После этого молчание считалось нарушенным, и мы поневоле начинали общение. На пятом курсе мы как раз пребывали в ситуации необщения. Однажды вечером, пытаясь зайти в туалет нашего блока, я наткнулся на человека, который стоял внутри и, не закрыв дверь на защёлку, мочился. Это был Чавушян, который недовольно сказал мне: «Э-э-э!». Это были последние слова, которые я услышал от него в тот раз на российской земле. Вскоре после этого Чавушян посетил магазин ГУМ и купил там детский надувной круг, поскольку плохо умел плавать. Основательно подготовившись таким образом, он сел в поезд и отправился на советско-румынскую границу, которую перед этим, оказывается, уже посещал с целью рекогносцировки. Добравшись до реки Прут, разделявшей Румынию и СССР, Чавушян надул круг и, никем не замеченный, переплыл реку прямо под пограничной вышкой, после чего ушёл в Румынию. Он скитался по этой стране, на ломаном румынском языке выпрашивая у крестьян хлеб и каким-то чудом дошёл до границы с Югославией. А конечной целью его путешествия была, само собой разумеется, Франция. Однако на югославской границе коварные румынские пастухи напоили Чавушяна вином и когда он лежал под кустом пьян, на него выскочил румынский спецназ в лице десяти вооружённых до зубов автоматчиков. Перебежчика препроводили в бухарестскую тюрьму, где румынская служба безопасности «Сигуранца» пытала его на предмет того, что он советский шпион. В ответ на это Чавушян устраивал голодовки. выкидывая миски с баландой обратно в кормушку, выкрикивая на всю тюрьму дорогие лозунги типа «Чаушеску – пидарас!». Наконец, несостоявшегося шпиона передали в СССР, в КГБ г.Одессы, откуда к нам в МГУ стали приезжать озабоченные сотрудники и допрашивать старосту, парторга и комсорга курса (по прозвищу «Отец»), как они довели Чавушяна до жизни такой. В итоге Чавушяна упекли в дурку, но, когда началась перестройка, он стал, в некотором отношении, политическим и его с миром отпустили во Францию – к его дальним армянским родственникам. Последнее письмо он прислал мне из небольшого городка, расположенного в окрестностях Лиона, где он работал вахтёром на заводе по производству зажигалок и был, судя по письму, вполне доволен.