Книга не о любви - [18]

Я рассказала, что в школе мы соединили проводками велосипедный фонарик с батарейкой и появился свет. К моему облегчению, отец сразу же ухватился за эту тему. Я никогда не могла сказать с уверенностью, сколько времени он будет терпеть мое присутствие на его прогулках, но сейчас он оживленно вещал о замкнутом электрическом контуре. Я спросила, как в батарейку попала энергия, и отец поведал мне, что никому еще не удалось создать вечный двигатель. Все оказалось очень просто: «Представь себе водяную мельницу, установленную в центре закрытой емкости, справа заполненной воздухом, а слева водой. Лопасти изготовлены из более легкого, чем вода, материала. Справа лопасти падают вниз, потому что они тяжелее, как ты понимаешь, воздуха. А потом слева они поднимаются за счет силы воды. Единственная проблема — перегородка. Как лопастям переходить из воздуха в воду, ведь вода не должна переливаться в правую половину?»

Ум отца произвел на меня огромное впечатление. Идея казалась просто гениальной. Может быть, когда-нибудь я буду изучать в институте физику и смогу решить проблему с перегородкой. Папа откроет мне путь в увлекательный героический мир, но для этого нужно сделать так, чтобы он и дальше продолжал вести со мной умные разговоры. Я ломала себе голову, выдумывая темы, которые заинтересуют его настолько, чтобы он забыл о том, что его собеседник — это всего-навсего я. Конечно, маме всегда хотелось со мной поговорить. Она спрашивала, как дела в школе, что приготовить на обед или о чем говорила какая-нибудь скучнющая соседка. Мелочный умишко. Ей никогда не изобрести вечный двигатель. К тому же я просто ненавидела ее слюнявые поцелуи. Само собой разумеется, я отдавала себе отчет, насколько это неприятно — нуждаться в обществе отца из-за нежелания других людей иметь со мной дело. Но я думала, что мои одноклассники не смогут рассказывать так умно и интересно, как мой папа. Мне нравилось, как отец воодушевлялся, сталкиваясь с необычной задачей. Куб, в котором находятся двести волнистых попугайчиков, — будет ли он весить меньше, если начать хлопать в ладоши, чтобы птички взлетели? Выживет ли человек, если в оторвавшемся от тросов лифте подпрыгнет в тот момент, когда кабина упадет на землю? Когда он задавал мне подобные вопросы, я ощущала нашу с ним близость. Он получал такое удовольствие от своих знаний! Но иногда он замолкал на полуслове и морщил лоб, уставившись на меня. Наверное, никак не мог понять, зачем разбрасывается своими шикарными идеями перед таким ничтожеством, как я.

_____

В воскресенье утром, когда мы всей семьей завтракали в саду, я попыталась привлечь внимание отца, рассказав про химический опыт, проведенный в школе. Когда я, слегка преувеличивая, описывала размеры фиолетового облака, папа встал, молча собрал яичную скорлупу и пошел наискосок через сад к куче компоста. Я уставилась ему в спину. Неужели он специально? Может быть, он просто забыл позвать меня с собой. Я помчалась за ним. Когда наконец догнала, он ускорил шаг, и мне пришлось чуть ли не бежать, чтобы не отстать слишком сильно. И вдруг я как будто почувствовала папины мысли: «Когда это прекратится? Когда это, в конце концов, закончится? Неужели этому никогда не будет конца?!»

Стало ясно, что лучше вернуться за стол. Немедленно! Но вместо этого я продолжала разговаривать с отцом, болтала, словно от этого зависела жизнь, пыталась спрятаться за потоком слов от его неприятия и своего стыда. У кучи папа остановился и повернулся ко мне с перекошенным лицом: «Почему ты все время шляешься за мной по пятам? Неужели не можешь оставить меня в покое?! Скажи, у тебя что, эдипов комплекс? Что с тобой?»

В эту минуту мой мир взорвался. Что такое эдипов комплекс, я знала. Что-то связанное с сексом. Мне стало совсем плохо. Казалось, что я падаю в бездонную пропасть. И когда почудилось, что я добралась до самых глубин своего позора, дна все еще не было, — теперь я падала еще глубже, на следующий уровень, туда, где скрывается отвращение к самому себе. Я приставала к своему отцу. Боже мой! Я была просто отвратительна! Не понимаю, как я сумела отойти от компоста. Не знаю, бежала ли я, чтобы как можно скорее с рыданиями броситься на кровать, или, может быть, сделала смешную попытку сохранить самообладание. Не исключено, что я спокойно повернулась, пошла назад, села за стол и сделала вид, что ничего не произошло. Скорее всего, именно так и было. Наверное, я намазала тост мармеладом, хотя душа моя рвалась, рвалась и рвалась. Я вычерпывала из стаканчика йогурт — ложечку за унижение, ложечку за разочарование, ложечку за отвращение к самой себе и огромную ложку за ненависть. Хорошо, я оказалась навязчивой, отвратительной и противной — но кто дал папе право думать, что мне хочется лечь с ним в постель? Может быть, он все время так считал. Все те недели, когда мы вместе гуляли, он говорил себе, что ни одна нормальная девочка в двенадцать лет не согласится ходить на прогулки с отцом, следовательно, я по нему сохну. Вот гадина! Гадина и идиот! А я-то им восхищалась! Он был моим самым умным и любимым папой. Любимым? Какой я оказалась противной! Отец был абсолютно прав. На земле не должно было существовать такого недоразумения, как я! Мне следовало бы себя убить. Вскрыть вены маникюрными ножницами. Но даже на такое я была не способна, и за это я тоже начала себя ненавидеть. Мне было стыдно.