Книга не о любви - [15]

Непрекращающийся поток шоколада и виноградной жвачки помогал мне погрузиться в забытье. Одного чтения было просто недостаточно. К сладкому я относилась так же, как и к книгам: содержание отошло на второй план. Самое главное — количество, именно оно помогало мне убивать послеобеденное время. На самом деле мне был бы полезен алкоголь, но о спиртном я как-то не думала. А кроме того, маме бы, наверное, не понравилось, если бы я каждый день напивалась, лежа в кровати.

Частенько я подумывала о том, что от шоколада стоило бы отказаться, и даже вообще следовало бы ничего не есть. Я была не очень толстой, не такой, чтобы меня дразнили. Все насмешки доставались Хельге Штайнхорст. Она была немногим толще чем я, но ее лунообразное лицо спасало меня, если вдруг народу требовалась жертва.

Однажды на уроке английского к нам в класс зашла по-настоящему жирная девчонка из старших. Ей надо было сдать какую-то бумажку. Она еще стояла около миссис Мейер-Хансен, а некоторые уже начали хихикать, и толстуха покраснела. Когда она вышла, миссис Мейер-Хансен начала с нами разговаривать. Стройная и симпатичная, она могла себе это позволить.

«Не мог бы кто-нибудь мне объяснить, почему все только что смеялись?» — спросила она сердито.

Молчание. А потом Кики заявила: «Потому что она такая стройненькая». И все заржали еще громче. «Я думаю, что вы не правы. Ведь у некоторых людей нарушен обмен веществ, и они ничего не могут поделать со своей толщиной».

Болезнь! Болезнь — это единственное оправдание. Если человек слишком много жрет, его не принимают. Здесь в безопасности только худые. Если бы я была тоненькой, то смотрелась бы элегантно, даже не перевернувшись на турнике или застряв на козле. Но для похудания мне потребовалось бы несколько недель. А мне немедленно нужно было придумать хоть что-то, чтобы избавиться от гнетущего страха перед каждым следующим днем. Ведь в этот день мы могли заниматься на снарядах, или выполнять групповую работу, или делать еще что-нибудь не менее мерзопакостное. И даже если не будет ничего особенного, все равно остаются большие перемены, когда не знаешь, что предпринять. Может, для моих чувств слово «страх» не очень подходит, но уж подавленной я была точно. Ощущение все равно противное. Избавлялась я от него лежа в кровати и забив себе рот чем-нибудь настолько сладким, что все остальное отходило на второй план. «Прямо как я, — говорила мама, входя в мою комнату, — раньше я тоже очень любила читать». Она постоянно утверждала, что я похожа на нее: «Ты как я. В точности как я. А сестренка твоя один к одному тетя Магда». Когда они были детьми, тетя Магда, сидя за столом, все время держала руку у лица, чтобы не видеть мою маму, — она ее терпеть не могла.

Мне совсем не хотелось быть как мама. Ей не хватало блеска, и вид у нее был всегда испуганный и усталый. Когда мы с братом и сестрой приходили домой, то бросали куртки и грязную обувь, а мама все это поднимала. Пустое место. На тех немногих письмах, которые она получала, не писали даже ее имени: госпоже Роберт Штрелау. А я оказалась похожей на нее. Причем настолько, что всегда точно знала, что она в данный момент чувствует.

Мне бы больше хотелось походить на сестру. Она была не только старше и симпатичнее, она намного превосходила меня и во всем остальном. Даже то обстоятельство, что мама регулярно высказывала ей претензии, свидетельствовало в ее пользу. Ко мне можно было не придираться. Мои единственные джинсы и те были довольно старомодными. А сестрица ходила в высоких белых сапогах и красном мини-платье из искусственной кожи. А еще у нее были солнечные очки. Несмотря на нелюбовь к шуму, она со своей подругой каждую неделю смотрела по телевизору хит-парады. Однажды певец Даниель Жерар не смог просвистеть свою мелодию, потому что рассмеялся, а сестрица с подругой начали издавать дикие крики и придвинулись ближе к телевизору.

«Разве не прелесть?!» — воскликнула сестра. У Даниеля Жерара была борода, и он носил мягкую черную шляпу. Я так и не поняла, что в нем такого прелестного. Не знаю, что нашло на сестрицу и ее подружку, но казалось, что они знакомы со всем миром. Как будто с Жераром их связывали личные отношения, что позволяло выказывать почти материнское волнение, стоило ему сделать ошибку.

Когда сестра познакомилась со своим первым парнем, коллекция ее пластинок увеличилась на «Не заигрывай с замарашками» Франца Йозефа Дегенхардта и долгоиграющую пластинку Леонарда Коэна. Приятеля сестры я не выносила. Ему было уже двадцать, он изучал психологию и утверждал, что я не могу его терпеть по той простой причине, что сама тайно в него влюблена. Когда сестры не было дома, то я, если отец в это время не спал в гостиной, слушала на нашей шарманке ее пластинки. Некоторые песни я крутила по многу раз подряд. Десяток раз я слушала «Лучше бы Руди Дучке сказал папе». Господи, вот это песня! Она ясно давала понять, насколько сильно я отстала от жизни. У меня было всего две пластинки: «Ной» Брюса Лоу и «Мне хочется иметь маленькую кошечку» Вума, мультяшной собачки с грушеобразной головой, главного героя передачи «Трижды девять».