Книга колдовства - [60]

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Хотим известное понять

И то, что в прошлом, удержать.

Эдгар Аллан По. Тамерлан

Если меня сейчас читает ведьма, сведущая в искусстве ясновидения, она не поймет, почему я не отыскала Каликсто, как это сделала бы любая пифия, сивилла или ворожея. Скажу лишь, что я боялась прибегнуть к их методам — во всяком случае, поначалу. Я считала, что лучше, а главное, безопаснее прибегнуть к обычным средствам.

Мои поиски начались на следующее же утро после того, как Бру и Уроборос пригласили меня остаться у них. Пожалуй, слово «пригласили» неточно передает суть дела: оно вежливое и означает деликатное предложение погостить, а алхимик позвал меня в свой дом, в то время как его питон угрожал выжать из меня всю кровь до самой алой смерти. Добился ли он своего? Да, я согласилась остаться, но сразу же для ясности сказала, что мне необходимо иметь возможность приходить и уходить по своему усмотрению. Так что пленницей Бру я не стала.

В скором времени я решила проверить, готов ли хозяин соблюдать это условие. Улицы Гаваны были мокрыми от ночного дождя, но едва забрезжила заря, я вышла из дома — разумеется, предварительно спустившись с расположенного наверху assoltaire шатра. Я следила во все глаза, не увяжутся ли за мной какие-нибудь светоносные твари. Но их не было. Во всяком случае, на виду. Однако я была настолько уверена в слежке, что без конца оглядывалась, отчего утратила бдительность иного рода и заблудилась. Только удача вывела меня к «Отель-де-Луз», где я полностью рассчиталась с любительницей совать нос в чужие дела, с этой несносной сеньорой Альми, собрала нехитрые свои пожитки и вернулась, чтобы занять комнату у Квевердо Бру.

В тот же день, позднее, но еще до полудня, я вновь покинула дом Бру и побрела по улицам Гаваны, слушая, как куранты отбивают четверти и половины часа. Этот звон и навел меня, хотя и не впрямую, на мысль отправиться туда, где я смогу что-нибудь узнать о Каликсто.

Я бродила по улицам и рассуждала примерно так.

Кэл матрос. Он вырос на море. Оно взлелеяло его — значит, именно к морю он и направится в трудную минуту в надежде, что оно раскроет ему материнские объятия. Как я потом ему объясняла, сначала путаясь в словах, а затем прибегнув ко лжи, мне показалось маловероятным, что он станет искать меня в городе. Наоборот, я предположила, что ему захочется как можно скорее уплыть отсюда, чтобы многие лиги зеленовато-синего моря отделили его от меня и моих тайн.

Сознаюсь: дабы вызвать сочувствие у людей в порту, я облачилась в платье, хотя с этим был связан дополнительный риск. Я по-прежнему опасалась, что меня выследят, а кроме того, боялась назойливых приставаний или чего-то похуже. Если бы мне пришлось защищаться от навязчивых мужчин, я не смогла бы скрыть от случайных свидетелей те средства, какие употребляют сестры в подобных случаях. Поймите, я не боялась. У меня в запасе были подходящие ведьминские приемы и достаточно заклинаний, чтобы противостоять любому насилию. Но я не хотела разоблачать себя, как вышло на корабле, когда Каликсто оказался свидетелем смерти Диблиса. Если какой-нибудь негодяй вынудит меня к ответному действию, что я скажу тысяче с лишним солдат гаванского гарнизона, сбежавшихся полюбоваться на моряка, убитого ведьмой? Я стала заранее выдумывать себе оправдания, и вскоре моя голова уже гудела от этих стараний. Но ведь моя недавняя ложь и привела ко всему тому, что было сейчас. По правде сказать, на самом деле я очень боялась найти того, кого так искала. Что бы я ни сказала Каликсто теперь, погрязнув в бессмысленной лжи, мне это не поможет. Он успел увидеть все собственными глазами, и мне не удастся разубедить его. Правда, которую я собиралась ему открыть, представляла собой всего лишь россыпь слов: исторгнутые из моего сердца, они упали бы к ногам Каликсто, как игральные кости, выброшенные рукой неведомого игрока.

Терзаясь страхом и сомнениями, я вышла в итоге не к самому порту (хотя прихватила с собой карту и сверялась с ней), а к собору. Там я и присела, словно пришла на свидание вовремя, в полдень, как было условлено, хоть назначенный срок истек еще сутки назад. Это показалось мне логичным, хотя никакой логики в этом не было — просто очередная ложь, дающая хотя бы небольшую отсрочку. Каликсто не мог возвратиться к собору; несмотря на учтивость, любезность, обходительность и великодушие, он отличался чрезмерной гордостью, как это свойственно молодым людям. Я обязан, говорил он, вести себя как взрослый мужчина. При такой гордости сердце попадает в капкан разума, как кролик, и гордость Каликсто, ставшая еще сильнее после пережитого на «Афее», не позволила бы ему вернуться к собору на следующий день.

Я долго сидела рядом с собором, несмотря на явственно ощущавшийся мною призыв моей святой Себастьяны — как это было странно! — и наблюдала за тем, как мимо чинно проходят добрые католики. В это время в соборе как раз отпевали умерших, и один гроб пронесли так близко от меня, что лежавший там покойник — или его душа, пребывавшая где-то поблизости, — заставил мою кровь закипеть, а я этого страшилась и всячески избегала. И я приняла решение: отныне я буду руководствоваться планом Гаваны, чтобы в блужданиях по городу случайно не набрести на скопление мертвецов. Буду сторониться кладбищ, где покойники лежат, изнывая под гнетом могильных камней. Но едва я развернула карту, как услышала два звука, один за другим: звон колокола, возвещавшего половину двенадцатого, и шаги человека, направлявшегося куда-то вдоль по Эмпедрадо в западном направлении, то есть, скорее всего, шедшего из порта. Он напевал на ходу веселую песенку, наслаждаясь хорошей погодой, и радовался жизни от души, как это умеют делать все кубинские serenos.