Книга IV. 1584-1613 - [65]

Религиозная деятельность Курбского не ограничивалась сословным кругом: мы видели, что он обращался с своими увещаниями к Мамоничу и всем виленским горожанам православного исповедания; находим между письмами его и письмо к Семену Седельнику, горожанину львовскому, которого называет превозлюбленным братом, правоверием украшенным. В ответ на вопрос Семена о чистилище Курбский послал ему переведенное им с латинского толкование Златоустого на апостола Павла: «Прими этот мой подарок духовный, — пишет Курбский Семену, — внимательно читай и услаждайся с правоверными восточных церквей, а схизматикам не показывай и не спорь с ними. Навести меня, и тогда побеседуем, как надобно с ними поступать, чтоб не могли противиться правде: у них ведь обычай очень искусными силлогизмами ногайских философов, смешавших их с упорностию своею, истине евангельской сопротивляться; особенно нападают на таких, которые хотя оружие от Священного писания имеют, но действовать им не умеют, сопротивляться врагам не искусны».

Курбский не раз говорит об этом неискусстве русских людей действовать духовным оружием и об искусстве врагов их в этом деле, не раз отклоняет своих собратий по вере от опасных споров с ловкими иезуитами. Ясно понимая недостаточность средств к борьбе, разумеется, он всеми силами должен был стараться о их приобретении, о приобретении книг, доступных по языку своему большинству православных. Для этого нужно было переводить книги св. отцов восточной церкви; как хлопотал Курбский об этом переводе, всего лучше видно из письма его к Марку, ученику известного нам Артемия; по всем вероятностям, это — Марк Сарыгозин, известный также нам московский отъезжик. Курбский говорит в этом письме, что Артемий, находясь уже в Литве, просил его купить все сочинения Василия Великого и добыть такого человека, который бы мог перевести их с греческого или латинского языка. Курбский сказал ему на это: «Если я и добуду человека, знающего по-гречески и по-латыни,то по-славянски не будет уметь?» Артемий отвечал: «Хотя я и стар, но пешком приду из Луцка туда, где мне укажешь, и буду помогать в переводе». «Я, — продолжает Курбский в письме, — услыхавши это из уст преподобного, не только начал отыскивать переводчика, но сам, будучи уже в сединах, не мало лет провел, учась языку латинскому с большим трудом; умолив и благородного юношу, брата моего, князя Михаила Оболенского (также отъезжика), чтобы он изучил высшие науки на языке римском; он послушался меня и три года провел в Краковской школе, и потом для усовершенствования в науках в Италию поехал, оставя дом, жену и детей, и пробыл там два года; теперь возвратился здоров и в праотеческом благочестии невредим, как корабль, преисполненный дорогих корыстей. Я же купил не только все сочинения Василия Великого, но и других некоторых учителей наших, Златоуста, Григория Богослова, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и хронику, с новогреческого на латинский переведенную, очень потребную и премудрую: написана она Никифором Каллистом. Союза ради любовного Христа нашего, так и раба его, старца твоего, а моего отца, святого преподобного Артемия, яви любовь к единоплеменной России, ко всему славянскому языку! Не поленись приехать к нам на несколько месяцев на помощь нашей грубости и неискусству, потому что мы не умеем в совершенстве владеть славянским языком, как ты и князь Оболенский, и потому боюсь пуститься один без помощи на такое великое и достохвальное дело. Посылаю тебе предисловийце одной книги нашего перевода, не за тем чтоб величаться или потщеславиться этим, но для показания недостатка и невежества нашего; искал я себе помощи, обращался туда и сюда и нигде не нашел. Если бог тебя принесет к нам, то я бы сел с одним бакалавром за книгу Павловых посланий, протолкованных Златоустом, а ваша бы милость сел за другую книгу с князем Михаилом. Посылаю к вашей милости в подарок духовный одну речь Григория Богослова и слово Василия Великого нашего перевода». Предисловие к переводу своему слов Златоустовых, который он называет Новым Маргаритом, Курбский начинает жалобами на свое несчастное положение, на изгнание без правды, пребывание в странствии между людьми тяжелыми и негостеприимными, притом в ересях различных развращенными, тогда как в отечестве огонь мучительства прелютый горит: слыша это, объят я жалостию и стесняем отовсюду унынием, съедают нестерпимые беды, как моль, сердце мое. Обращаюсь в скорбях к господу и утешаюсь в книжных делах, изучая разумы древних высочайших мужей. Прочел Аристотеля. Часто обращался и читал родное мое священное писание, которым праотцы мои были по душе воспитаны. При этом случилось мне вспомнить о преподобном Максиме, новом исповеднике, как однажды он мне говорил, что книги великих учителей восточных не переведены на славянский язык, но после взятия Константинополя переведены были на латинский. Вспомнив об этом, я начал учиться по-латыни, чтобы перевести на свой язык то, что еще не переведено: нашими учителями чужие наслаждаются, а мы голодом духовным таем, на свое глядя. Для этого не мало лет потратил я, обучаясь наукам грамматическим, диалектическим и прочим. Научившись языку, купил книги и умолил участвовать в переводе юношу, именем Амвросия, в писании искусного и верха философии внешней достигшего. Прежде всего мы с ним перевели с латинского на славянский язык оглавление книгам Златоустовым, во-первых, для того, чтоб все знали, сколько переведено из них на славянский язык и какое множество еще не переведено; во-вторых, чтоб благоверные мужи возревновали по боге и перевели остальное; в-третьих, потому, что некоторые поэты и многие еретики приписали свои сочинения Златоустому, чтоб удобнее принимались ради его имени: так пусть реестр наш покажет, что принадлежит Златоусту и что нет. По рассмотрении этих глав, я хотел начать перевод посланий Апостола Павла, объясненных Златоустом, и искал мужей, хорошо владеющих славянским языком, но не мог найти. Кого нашел из монахов и мирских, те не хотели помочь мне: монахи отреклись, не похвально уничижая себя, не говорю-лицемерно или от лености; мирские не захотели, будучи объяты суетами мира сего и тернием подавляя семя благоверия. Я боялся, что в молодости не навык славянскому языку, потому что беспрестанно обращался в исполнении повелений царевых, в чину стратилатском, потом в синклитском, исправлял дела, иногда судебные, иногда советнические, часто и с воинством ополчался против врагов креста Христова. И сюда приехавши, принужден был королем к службе военной, а когда освободился от службы, ненавистные и лукавые соседи мешали мне заняться этим делом, желая отнять у меня имение, королем данное мне на пропитание, желая и крови моей насытиться. Несмотря на то, покусился я с означенным юношею Амвросием перевести некоторые из слов Златоустовых, до сих пор еще на славянский язык не переведенные». В предисловии к переводу своему книги Иоанна Дамаскина-Небеса-Курбский указывает на значение просвещения и вооружается против тех, которые в Московском государстве не понимали этого значения: «Да приемлем слова предобрейшие и, бога ради, не потакаем безумным, или, лучше сказать, лукавым прелестникам, выдающим себя за учителей. Я сам от них слыхал, еще будучи в Русской земле, под державою московского царя: прельщают они юношей трудолюбивых, желающих навыкнуть писанию, говоря им: не читайте книг многих и указывают: вот этот от книг ум потерял, а вот этот в ересь впал. О беда! От чего бесы бегают и исчезают, чем еретики обличаются, а некоторые исправляются, это оружие они отнимают, и это врачевство смертоносным ядом называют!» В другом месте говорит: «У нас и десятой части книг учителей наших старых не переведено, по лености, нерадению властителей наших, потому что нынешнего века мнимые учителя больше в болгарских баснях или в бабьих бреднях упражняются, читают их и хвалят, нежели великих учителей разумом наслаждаются: господи Христе боже наш! отвори нам мысленные очи и избави нас от таких». Наконец, чтоб дать опору православным в борьбе с католицизмом, Курбский написал историю Флорентийского собора.