Книга И. Са - [34]

Но главное ни это. Главное — можно во всю глотку горланить: «Рака-така-тум-тум, чака-чака — бум-бум» — пока убираешь и плюхаешь водой. Иногда телевизор перекрикиваю. Целый час — каждый день.

Дня через три — заработало. Один, другой, третий — начинают подхватывать. Сначала — люди Востока: непалец, пакистанец, иракцы. Потом глядь — и литовец с украинцем, пошло дело. Скоро они сами начнут инициировать исполняемый код — без моего дальнейшего вмешательства. Моя задача сейчас поддержать инфекционную вспышку, раздуть всё дело в эпидемию.

По вечерам перед сном мечтаю о собственном шоу наподобие бродвейского мюзикла — проснулся утром, забрался на шконарь с ногами и запустил чаку-чаку. Волны пошли во все стороны и вскоре уже весь барак синхронно покачивается поверх шконарей и скандирует: «ракатака тум тум», движения отточены как у деревянных солдат Урфина Джюса.

«Вполне возможно, что центр управления массами существует, милостивые государи» — возбужденно пишу в дневнике. «Если поменять мантру с чаки-чаки на директ тиви — бэд, тайм ворнер — гуд» или «Фак Трамп, фак трамп» можно попробовать и поднять бунт против инопланетян. При прочих равных условиях, возможно сработает.

Пока я занят фундаментальными исследованиями, депортации и гаражное правосудие прогрессируют, как бубонная чума. Слово «суд» по-английски court — то же слово, что и монарший двор. Водят на суд шерифы и ощущение будто нас судят наглые сытые лорды, как разбойника из Шервудского леса. Но быть Робин Гудом мне уже не охота. Мне гораздо ближе батька Махно.

Нельзя всё мазать одной краской. Справедливости ради стоит заметить — Макса, человека с аусвайсом и американской ментальностью — он же вырос тут — скоро отпустят. Он приглянулся судье Браун. Максу дали августеший «кэнсел ав римувал» — это вроде помилования. Ежегодная квота таких помиловок на всю страну — четыре тысячи. Негодяи не учитывают, что сейчас Айс метет людей в шесть раз больше.

Маму Максима крутят в уголовной тюрьме. Она взяла на себя все набеги и налёты. Как отбудет — наверняка снова загонят сюда — в иммиграционную.

Немцу Майку тоже дали кэнсел. Он такой же пендос, как и Макс — вырос здесь, просто не повезло родиться в ГДР. Он по-немецки только «Хайль Гитлер» понимает. Таких людей как он и Макс вообще сюда загонять не следовало. А теперь вот на них уже два кэнсела извели. Мне точно не хватит.

Помог Максу заполнить длиннющую форму. Обещал же маме присмотреть. Гоняю его на заседания наркоманов-онанистов, заставляю читать брошюрки о вреде наркотиков, рассказываю о пережитых ужасах.

Все, впрочем впустую — его больше тянет к Джону Кошке. Недавно подслушал как они вдвоем ржут над моим акцентом. Дебилы. Кто бы стал смеяться над моими стендапами если бы не рязанский акцент.

Махнул на него рукой. Хочет торчать дальше — в конце концов это его личное дело. Ему только девятнадцать. Пока сам не решит, что пора — ни какая сила не спасет. Беда в том, что гавно нынче синтетическое, не то что в наши дни. Соскочить можно и не успеть, превратившись по пути в трупа.

По освобождению Максу не куда пойти — мама сидит, дом отобрали за неуплату. Он обрабатывает по телефону девчонку, с которой познакомился в центре реабилитации наркотов. Хорошее место, чтобы обзавестись телефонами драг дилеров, если хотите моё мнение. Их основная забота — получить дотацию государства в соответствии с количеством «голов». Вот и вся реабилитация. Чем больше наркоманов тем крепче уверенность в завтрашнем дне.

Долго ли они с Максом протянут на воле тверезыми? В штате где героин станет таким же большим сегментом экономики, как в Афганистане?

Иракца Али так и не забрали в Супермакс. Отсиделся в больничке — у него из-за пластины в башке часто и нешуточно давление скачет.

— Когда они меня отпустят, рюс? Ну сколько же можно?

У меня не хватает наглости экранировать его запросы чака-чакой.

— Я так думаю, Алишка, еще через пару недель — в моем голосе звучит самоуверенность Бешеного Пса Мэтиса — вот возьмут наши Мосул и всех иракцев выпустят.

— А кто сейчас «наши»? — Али смотрит на меня как пудель Артемон.

— Я б так жил, как знал, кто теперь наши, Али.

Как в воду глядел — через несколько дней, после телефонного разговора с женой Али счастливый:

— Спасиба, Раша тудэй — бараккят ты мне принёс. Удачу! Отпускать начали иракцев по-тихоньку.

Жму ему руку — уверенный, как пророк на полставки. Али счастливый, как ребёнок. Вечером его задремавший сосед — китаец-мандарин, испускает ветры мелодичной китайской жопой. Али — вот что значит исключительный музыкальный слух — в точности копирует звук несколько раз подряд к безграничному счастью всего Мейфлауэра. Много ли надо человеку? Искусство, музыка, вечное сияние чистого разума.

Потом, правда, оказалось выпускают только иракцев-христиан.

— Ну и ты им скажи нашел Христа в федеральной тюрьме. Умер и родился занова.

Али снова мрачный как свинцовый дирижабль.

— Хер им.

Близится четвертое июля. Это значит пошел второй месяц после того как нам обещали — вечером будете дома. Дома только пицерийщик Бонасье — ждет суда под залогом в пять штук. Раджа и Иса — тут же со мной. Каждый год четвертого — последние десять лет мы с женой и сыном едим в Кедровку — Луна-парк Седар-Пойнт. Соседи по улице выставляют палету фейерверков и вдаряют в небо парой сотен залпов. К утру пятого вся улица засыпана окурками ракет, как октябрьским листопадом.