Книга I. Поганое семя - [31]

Вот уже третью неделю полк, измотанный в тяжелых боях, находился в резерве на отдыхе. Господа офицеры боролись со скукой, нижние чины – со вшами, все ждали, когда же наступит весна. И вот она пришла – ранняя, с мартовской распутицей, истерическим гомоном воронья и черными проплешинами на рыхлом снегу. Было просто скучно, стало скучно и грязно.

– Ну-с, хватит на сегодня. – Граевский окунулся в прорубь и, завернувшись в одеяло, потрусил в землянку одеваться. Рука у него зажила, а вот у Страшилы ухо загноилось. Распухло, стало похоже на пельмень, и прапорщику все же пришлось ехать в лазарет. Все тот же широконосый доктор-еврей живо откромсал ему пол-уха, наложил швы. Воспаление прошло, раны затянулись, а офицеры за глаза стали звать Страшилу Пьером Безуховым.

В землянке было тепло, сухо, на полу – деревянные стлани, можно босиком ходить. На бревенчатой стене, напротив входа, висел большой фотографический портрет Веры Холодной. Кинодива была в волнующем дезабелье и загадочно улыбалась.

– Ты никогда, Граевский, не замечал, что настроение зависит от подштанников? – Благоухая одеколоном, граф Ухтомский полулежал в одних шелковых кальсонах и – не пропадать же маникюрному набору! – полировал ногти. – Чем свежей исподнее, тем чище душа.

Бухнула дверь, и в землянку вошел Страшила.

– Кухня приехала, вестового я послал. – Крякнув, он пригладил волосы и принялся растираться полотенцем. – Щи, гречка. А каптенармус, говорят, из бычьих почек варит персональный рассольник, каналья.

– Ну почему же сразу каналья? Кто как может. – При упоминании о бычьих почках Граевский загрустил. – Вчера, например, пулеметчики Кузьмицкого лося завалили, он сдуру прямо на стрельбище выбежал. Не очень чтобы очень, пудов на десять.

– Лосятина пресновата, на мой вкус, правда, если хороший маринад, зашпиговать… – Двинув кадыком, Ухтомский мечтательно закатил глаза и посеребренной пилочкой прошелся по ногтю. – А впрочем, можно и без маринада.

– Разрешите, ваш бродь. – Дверь в это время открылась, и вестовой Страшилы, неторопливый мужичок Федотов, принес котелки со щами и кашей, нарезал ломтями хлеб. – Седайте, ваш бродь, стынет.

На его рябоватом лице светились лукавством глаза-щелочки.

– Сам иди поешь, Федотов. – Прапорщик отослал его, зачем-то оглянулся и достал из-под койки стреляную гильзу от снаряда. – После баньки, господа офицеры, сам Бог велел. Заряжай!

Вытащил деревянную затычку и принялся разливать по кружкам облагороженный особым образом спирт. От него никогда не болела голова, быстрее заживали раны и со стопроцентной вероятностью дохли глисты и насекомые. Рецепт приготовления эликсира был прост, но, как и все великое, имел свои маленькие хитрости. Спирт полагалось брать исключительно неразбавленный, гильзу – свежестрелянную и непременно от трехдюймового снаряда, а наполнять ее следовало в укромном месте, подальше от любопытных глаз, иначе чудо-бальзам мог не успеть настояться.

– Огонь!

Разом сдвинули кружки, выпили и, зажевав чесночком, принялись за жирные, щедро перченные щи. Ели их с черным хлебом, густо посыпанным крупной солью.

Когда дело дошло до гречки, рассыпчатой, сдобренной янтарным маслом, в землянке появился Полубояринов.

– Бог в помощь, однополчане!

Поручик был мрачен. Батальонный командир заставил его изводить муштрой унтеров.

Заметив гильзу, он налил одному себе, выпил, крякнул и начал шумно хлебать щи.

– Две новости, господа. Начну с приятной. Вечером нас ждут на парную лосятину, Кузьмицкий берется приготовить паштет из печени.

– Будем, непременно будем. – Граевский облизал ложку и сунул ее за голенище сапога. – Расширим рацион с превеликим удовольствием. А что же, Полубояринов, за вторая новость? Царь перевешал думский комитет? Или Родзянку утопил в Неве?

Он зевнул – после бани, обеда и спирта клонило в сон.

– Не до того Николаше, он от престола отрекся, еще вчера, в Пскове. – Поручик выловил хрящ с махрами мяса, с хрустом разгрыз. – В пользу великого князя Михаила. Чижик чирикал, в штаб дивизии телеграмма пришла.

Чижиком они называли полкового адъютанта Синицина – молодого, бойкого и не в меру говорливого подпоручика.

– В пользу Михаила Александровича? – С вытянувшимся лицом граф Ухтомский закурил, забыв про еду. Ему вспомнилась женитьба великого князя – тайная, вопреки воле отца, утвердившего «Учреждение об Императорской фамилии», на дочери простого адвоката.

Стоял девятьсот одиннадцатый, до начала войны оставалось целых три года. В веселой Вене звучала музыка, кружились головы от женских взглядов, и пенилось в высоких кружках пиво. А в православном храме было торжественно и величаво – это Михаил Романов тайно венчался со своей возлюбленной Натальей Шереметевской. И венец над головой жениха держал он, граф Ухтомский, лучший друг и доверенное лицо великого князя. Будущего императора России, черт побери!

– Допрыгался царскосельский суслик. – Граевский снова зевнул и, устраиваясь поудобнее, вытянулся на койке. – Заварил кашу – и в сторону. А кто расхлебывать будет? Уж не эти ли пустолаи из Временного думского комитета?

– Да, обделались их величество, теперь вони не оберешься. – Не переставая жевать, Страшила потряс пустую гильзу, вздохнул. – Граевский, будь добр, поставь чайку.