Книга Блаженств - [38]

Я сажусь и закуриваю, стряхивая с себя морок парижских призраков. Я благодарю Господа за щедрость, чувствуя себя обласканной, лелеемой, любимой дочерью.

Чтобы выбраться со стрелки, мне нужно подняться по лестнице. Поднявшись к стене, я замечаю небольшую табличку. На табличке выбито: «В этом месте 18 марта 1314 года был сожжен последний Великий Магистр Ордена Тамплиеров Жак де Моле». Я застываю перед надписью и в этот момент отчетливо слышу женский смешок над ухом. Поблизости никого нет, но мне точно известно, кто смеялся. Матильда, блуждающий огонек, чуткий ангел, существо Истинного мира, мой проводник к месту силы, бывшему местом силы задолго до Жака де Моле. 18 марта — ее день рождения.

В Париже писалось хорошо. Я садилась за работу около десяти часов вечера, когда неугомонные горничные наконец оставляли меня в покое, расстелив постель и подбросив в нее карточку с прогнозом погоды на завтра, который никогда не оправдывался. Единственное, от чего я страдала, — это от ночных приступов голода. Уединенная жизнь сделала меня абсолютно неконтактной, и мне было почти физически тяжело набрать номер гостиничной службы, чтобы заказать еду. Ложилась я под утро, а вставала около полудня, пропустив изобильный завтрак, подаваемый в ресторане отеля. Весь день, до ломоты в коленях, я бесцельно слонялась по городу.

Начались забастовки. Порой на улицах я встречала пикеты, и это напоминало съемки фильма, действие которого происходит в семидесятые годы двадцатого века. Над пикетчиками раскачивались транспаранты и клубился слезоточивый газ, и во всем этом действе было что-то архаичное и карнавальное. В метро запахло плесенью и мочой. Некоторые ветки были перекрыты, на других ходил один поезд из пяти, и войти туда можно было бесплатно. Только одна ветка, желтая, продолжала функционировать в прежнем режиме: полностью автоматизированные составы управлялись без участия машинистов, и бастовать было некому. Этим обстоятельством и был продиктован мой выбор, когда на очередную прогулку я отправилась в Дефанс.

Выйдя из-под земли, я пошла в сторону Гранд-Арш. Стоял яркий солнечный день. Была суббота, и офисные здания пустовали. Безлюдная Эспланада текла мне под ноги каменной рекой, а ее берега щетинились небоскребами. Непостижимым образом Дефанс висела в воздухе; висели крошечные садики и цветные бассейны, пологие лестницы и немыслимые нагромождения высотных сооружений. Где-то там, внизу, под эстакадами и мостами, сновали автомобили, грохотала железная дорога, но наверху, в Дефанс, было тихо и пусто. Я шагала вдоль Эспланады, чувствуя себя крохотной букашкой в огромном гулком коридоре, полном света и сквозняков. Накануне я разговаривала с Игорем по телефону; он был не в Москве — отлучился на несколько дней по семейным делам в родной город, — и его голос звучал глухо, как из-под земли. Он намекнул, что не прочь приобрести для меня жилье, чтобы мне было куда возвращаться из моих бестолковых странствий, и теперь я оценивающе разглядывала фасады многоквартирных домов.

За Гранд-Арш каменная река внезапно оборвалась водопадом: узкий пешеходный мост ненадежно покоился в пустоте над кладбищем Нейи. За кладбищем простиралась бесконечная панорама парижских предместий. Были они чужими и далекими, как звезды, глядя на которые воображаешь себе какую-то другую жизнь, совершенно не похожую на земную. Были они манящими и недоступными, как давно ушедшие времена, как времена, которые настанут, когда наши кости истлеют под землей. Лишь один взгляд на дымные трубы Нантерра выбивал жгучую слезу. Словно где-то над ухом зазвучала вдруг полузабытая песня: это никогда не случится с нами… А безмолвные, как обелиски, небоскребы бросали густую тень на заросшие цветами могилы: там, под белыми камнями, под черными елями, покоились люди, и над их головами неслись поезда, полыхал неон. Над их головами трепетал на ветру мост, на котором незнакомая им я проживала минуты своей жизни.

Назад я брела постаревшая на несколько лет. Меня не взволновали ни подъем на Арку в прозрачном лифте, ни вид оттуда на Елисейские поля. Я хотела дождаться вечера, чтобы увидеть, как над Эспланадой зажгутся огни. Я хотела, чтобы в честь моей печали погасили это беспощадное солнце и мир погрузился в полнозвучную минуту молчания. Мне вдруг стало очень понятно, что где-то далеко позади за моим Йоши, за моей великой любовью, наглухо закрылись стеклянные двери и никогда, никогда, никогда он не будет стоять со мной на мосту в Дефанс, молодой и красивый, не будет идти по пустынной Эспланаде, обнимая меня за талию. Не выпьет со мной вина в баре под крышей Арки, не прикурит для меня сигарету на одной из этих скамеек. Что иметь домик в Дефанс — то же самое, что иметь персональную ложу в аду неисполнимых желаний, невосполнимых утрат и непоправимых ошибок. Что однажды, неизбежно, такие же двери с грохотом захлопнутся за Игорем, за всеми, кого мне суждено полюбить. Так мы путешествуем — в одном-единственном направлении, от своего прошлого к своему будущему, и никому не ведомо, как долго нам по пути.

Уттара Бопха плывет по воздуху в плетеной ладье, увитой цветами, и травами, и лозами столь густо, что напоминает цветущий остров. Целые гирлянды длиною в сто локтей свешиваются с ее бортов. Тень от ладьи ползет по земле. Уттара Бопха стоит на носу с жезлом в белых руках. Волосы ее пронизаны светом и сияют, будто солнечная корона. Величественная и грозная, Уттара Бопха окружена котами и кошками всех мастей, числом двести сорок. Коты восседают у нее за спиной, выглядывают из сочных трав и жмурятся в блеске ее лучей. У котов мудрые и отрешенные лица. Люди внизу приветствуют великолепную ладью, они ломают шапки и машут. Ее снимает телевидение; только некоторые женщины, недостойные, при виде ее бегут без оглядки и в ужасе прячутся в хижинах. Они стенают и плачут, и от страха лезут с головою в сундуки и ныряют в кадки с водой. Уттара Бопха идет вершить праведный суд.