Книга Аарона - [10]

Они расспрашивали меня о семье, и поскольку мне нечего было рассказать, я заговорил о Лутеке. Я сказал им, что он любит забираться на электрические столбы, просто чтобы смотреть на людей сверху. Я рассказал, что, когда мы едем в набитом людьми трамвае, он любит болтать о том, что происходит между мужчиной и женщиной. Брат Софии возмутился, но ее отцу это показалось забавным. София спросила, была ли у Лутека девушка, и я рассказал, что была одна девушка, которой он восхищался, и что он каждый вечер на протяжении целого месяца стоял у ворот ее дома с письмом, в котором рассказывал о своих чувствах, но когда бы она ни выходила, он всякий раз пугался и уходил.

Отец Софии говорил о фабрике метел и о способах, которыми он собирался добыть денег для этого предприятия. Он говорил о дедушке Софии, который в жизни ни от кого не слышал доброго слова и, будучи десяти лет от роду, каждый вечер отсылался ужинать в дом, где жила другая семья, а когда у него самого появились дети, он всегда предпочитал экономить на питании семьи, вместо того чтобы зарабатывать больше. Отец сказал, что, по его мнению, София пошла в деда. В ответ девочка согласилась и добавила, что в целом всех недолюбливает. Отец рассказал о том, что, когда дочери было шесть, ему как-то раз пришлось вышвырнуть ее из магазина за то, что в присутствии одного из самых важных клиентов она высказала мнение, будто бы предложенная отцом цена уж слишком высока.

Сальции не нравилась начинка, и матери приходилось ложкой убирать остатки гречки с ее лица, чтобы затем снова пытаться ее этим накормить. Занятая этим мать спросила, не является ли Лутек, которого я так расписываю, несмотря на все его прегрешения, хорошим мальчиком. Я ответил, что да, а София ответила – нет. Ее отец рассмеялся, а мать от неудовольствия скорчила гримасу. Они никогда не смотрели друг на друга, но семья худо-бедно держалась вместе.

Все притихли. Иехиэль смотрел на меня так, будто во мне ему чего-то не хватало. Отец Софии напомнил мне о комендантском часе, а мать еще раз поблагодарила за мед, который так и не подала к столу. София провела меня до двери, и я не понял, как трактовать взгляд, которым она наградила меня, прежде чем закрыть дверь и оставить в коридоре. Спускаясь по лестнице, я сказал себе, что нет ничего плохого в том, чтобы иметь друзей, но не стоит лезть туда, где мне не рады.

ВСЕ В МОЕЙ СЕМЬЕ ОБРАДОВАЛИСЬ НОВОСТИ о том, что немцы начали воевать во Франции, и потом расстроились, когда узнали, что они взяли Париж. Один из моих братьев сказал: все из-за того, что у немцев есть самолет, который превращается в танк, когда садится на поле сражения. Другой брат сказал, это потому что у них есть такая штука, которая называется бомбой высокого давления, которая окружает парашютистов защитным полем, способным отразить любую пулю. Мама сказала, что один верит в одно, другой – в другое, но чему суждено случиться, обязательно произойдет. Отец сказал, что так или иначе, если верить шутке, которая ходит по заводу его двоюродного брата, Америка выслала нам тысячи молотков, чтобы вышибить из наших голов мечты об освобождении. Стену достроили, она взмыла на три метра в высоту, и еще на метр возвышалась полоса колючей проволоки. Я продолжал помогать матери по дому, и каждое утро она выходила посмотреть на стену. Я спросил, уж не надеется ли она, что в один прекрасный день стену снесут. Через улицу Хлодну рядом с церковью Святого Кароля построили деревянный мост, чтобы объединить два гетто, которые разделяла улица и трамвайная ветка. Дальше внизу Желязна была закрыта воротами, а движение останавливали, чтобы мог проехать трамвай.

Теперь тиф бушевал в доме напротив. Посылки оставляли на тротуаре перед главным входом, потому что посыльные отказывались заходить.

Мама и папа все больше и больше ругались из-за того, чем я занимался. Он говорил, что иметь махера в семье в такое время не так уж плохо, а она отвечала, что большой махер дергает маленького за веревочки. Он замечал, что она не жаловалась, когда перед ней стояла тарелка горячего супа, а она парировала, что когда-нибудь я либо доиграюсь до того, что меня убьют, либо принесу домой тиф.

Каждое утро она обыскивала мою одежду на предмет вшей и мыла мне голову в раковине керосином. Она натирала мне шею и за ушами тряпкой, смоченной в керосине, и так вычесывала мне голову, будто мои волосы были главным виновником всех несчастий. Она напоминала мне, что думала, что мы партнеры. Я говорил ей, что ничего не изменилось. Так где же тогда ее партнер, интересовалась она. Я отвечал, что партнер пошел по собственным делам.

Она споласкивала мне волосы, заворачивала в полотенце, и тогда я получал свой портфель. Я чувствовал себя виноватым и говорил ей, что мы можем поработать вместе завтра целый день, но она отвечала, что уже привыкла ни на что не полагаться. Она спрашивала, скучаю ли я по младшему брату. Твердила, что, не будь она эгоисткой, тоже не выжила бы. Я повторял, что завтра мы сможем работать вместе весь день, она отвечала: ну да, а еще через день можно будет посетить землю обетованную, где все вкушают инжир с медом, рыбу и суп с лапшой.