Книга 5. Слезы на камнях - [19]

– Я вижу: тебе ее не хватает…

– Да, – она кивнула, легко соглашаясь с тем, что не вызывало сомнений.

– Прости меня.

– Но за что?

– За то, что не уберег ее.

– Неужели ты до сих пор винишь себя в ее смерти?

Он лишь чуть наклонил голову, но она поняла и так, подошла к нему, коснулась головой плеча.

– Не надо, пап. Мама бы не хотела, чтобы воспоминания о ней причиняли тебе боль, несли укор. Тем более, когда ты ни в чем не виноват: мама умерла потому, что так ей было суждено.

– Мати… – он не знал, как спросить об этом дочь. За столько лет он так и не смог подобрать слов, набраться смелости. Но теперь, когда об этом зашел разговор…

– Я понимаю, тебе сейчас нужнее мать, чем отец… Ты в том возрасте, когда с женщиной легче найти общий язык и понимание… Может быть…

– Ты считаешь, что мне пора перебираться в повозку невест? – в глазах девушки отразился испуг. Она и сама не раз думала об этом, хотя и гнала все подобные мысли прочь, когда ей меньше всего на свете хотелось покидать свою, родную повозку, где все было с рождения знакомо, наполнено воспоминаниями, и уходить в совершенно чужое жилище, чтобы, словно рабыня, делить его с кем-то чужим. И не важно, что сейчас в повозке невест жила лишь одна засидевшаяся в невестах Сати.

Мати не хотела перемен – и все! Ее губы задрожали, пальцы стиснулись в кулаки, готовясь принять то неизбежное, что, казалось, уже практически прозвучало.

– Нет, милая, – он думал совсем о другом, смотрел в сторону, не в силах бросить и взгляд на дочь, а потому не видя тех чувств, которые, как девушка ни пыталась скрыть, читались в чертах ее лица, – конечно, нет. Еще не пришло время. По закону ты должна будешь сделать это за год до испытания… Если, конечно, не захочешь уйти раньше…

– Нет!

– Милая… Я все думаю… Не совершил ли я ошибки, не лишил ли тебя чего-то очень важного, отказавшись привести в нашу повозку другую жену…

– Если ты хочешь… – страх сменился обидой.

И он почувствовал это, спеша объяснить: – Нет. Я никогда не смогу забыть твою мать. Я очень сильно ее любил, люблю до сих пор… Просто… Я подумал… Если бы я в свое время поступил иначе, переступил через свои чувства, смирился бы с потерей… У тебя была бы мама, которая…

– Мачеха! – она постаралась вложить в это слово всю ненависть к ней – не существующей на свете, нереальной и совершенно чужой.

– Дочка…

– Не надо об этом, папа! – она откинула полог повозки, собираясь забраться внутрь.

– Если все дело во мне, если тебя это заботит лишь из-за меня – тогда не надо ничего изменять. Ты все сделал правильно. Я никогда бы не забыла маму. Я считала бы, что ты предал ее память… И вообще…

– Прошлое уже совершилось, – вздохнув, кивнул Атен, – оно есть и его не изменишь.

– Я знаю, – она вновь повернулась к нему, взяла за руку, – ты очень любишь меня.

Ведь я – твой единственный ребенок, – грустная улыбка чуть коснулась ее губ, чтобы всего лишь мгновение спустя растаять хрупкой снежинкой. – И я тоже очень люблю тебя. Мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив, чтобы у тебя был сын, о котором ты мечтаешь…

– Дочка…

– Я знаю, папа, знаю. Я вижу, какими глазами ты смотришь на подрастающих близнецов Лиса и Лины. В них просто написано: "Вот бы и мне таких…" -Я уже стар…

– Совсем нет! Просто… Все дело во мне, да? В том, что… – у нее на глазах выступили слезы. – Прости меня, – она прижалась к нему, уткнувшись мокрым лицом в грудь, – я всегда думала лишь о себе, о том, как мне удобнее, лучше…

Успокойся, милая. Ну, не надо плакать, – караванщик приобнял дочь.

– Это все из-за меня! Из-за того, что я не такая, как все!

Атен не видел ее лица, но совершенно точно знал, что в этот миг ее губы вновь тронула вымученная, полная горечи и боли кривая усмешка.

– Те люди, – грустным, едва слышным голосом продолжала она, – тогда, давно, были правы: снежный ребенок приносит одни несчастья. Даже если сам того не хочет…

– Счастье мое…

– Нет, папа! – вскрикнула она, резко отстранившись от отца. – Не-счастье!

Несчастье – слышишь! – ее полные слез глаза горели нездоровым огнем, лицо покрыла матовая бледность, лишая цвета не только щеки, но и губы. – Если бы не я, если бы меня не было, все было б иначе, совсем по-другому!

– Но…

– Да, папа, это так! Я точно знаю! Если бы не я, мама была б жива! Ведь она умерла потому, что защищала меня, да? Скажи же мне: да?

Атен молчал, опустив голову на грудь. Он слишком хорошо понимал, что нити души Мати так натянуты, так истончены, что отзовутся, ощутив любую даже самую наивную, обращенную во благо неправду, отшатываясь, словно от меча врага. Но правда…

Она так изменчива, так противоречива! Взгляни на нее чуть под другим углом – и вот уже белое становится красным, синим, а то и вообще черным.

– Милая, – взяв дочь за плечи, повернув лицом к себе и глядя прямо в глаза, начал он, – она защищала тебя. И в то же время – не тебя. Она спасала от опасности, от смерти своего ребенка. И себя саму. Себя, потому что в твоих чертах она видела свое отражение, свое счастливое детство. Она видела и мои черты, мою любовь к ней. Ты… В ее глазах ты была олицетворением всего, что было ей дороже жизни. И даже если бы было возможно вернуть время вспять, я уверен, она поступила бы точно так же.