Книга 3. Соль чужбины - [122]

3

В Париже встреча Врангеля с Кутеповым не состоялась. По договоренности, переданной через полковника Монкевица, Кутепов должен был прийти в три часа пополудни в отель, где остановился Врангель: все же их свидание наверняка может привлечь внимание прессы, да и не только ее, возможно... Монкевиц поджидал Кутепова внизу, в холле. Главком не находил себе места от бессильной ярости в номере. Александр Павлович задерживался. На три минуты, на пять, на десять! Это было совершенно несвойственно военному человеку, да еще такому службисту, как Кутепов. Тут были, несомненно, заранее продуманные действия. В зеркале на Врангеля глядело лицо человека, охваченного ненавистью…

Через двадцать минут поднялся Монкевиц. Доложил: на такси подъезжал к отелю генерал Экк — сам сидел за рулем. Поинтересовался, какой апартамент снял Петр Николаевич. Просил передать извинения Кутепова, срочно вызванного в Шуаньи; передавал просьбу перенести их встречу на завтра, в те же часы. Генерал Экк ожидает ответа. Уловив на лице Монкевица выражение, сильно смахивающее на с трудом скрываемое торжество, Врангель понял, что потерял еще одного из своих совсем уж малочисленных соратников. Он не ответил на вопрос и лишь спросил: правда ли, что доблестный генерал Экк нашел, наконец, работу себе по плечу и стал профессиональным таксистом? Монкевиц пожал плечами и счел необходимым повторить уже заданный вопрос.

— Скажите, как сочтете нужным, — безразлично ответил Врангель, демонстративно отворачиваясь. И добавил, со значением, чтобы показать, что вполне раскусил его и сделает выводы: — Но с вами, Монкевиц, мы еще встретимся. Мне необходимо распорядиться кое о чем. И о вас, конечно...

Сейчас, в Париже, главнокомандующий впервые ощутил свое одиночество почти физически. Борьба всегда оставалась главной силой, ведущей его по жизни. Это был родная и естественная стихия. Чем более трудное препятствие возникало на его пути, тем радостней и нетерпеливей он шел к нему. Военный человек с головы до ног, он имел вкус к управлению людьми, к подчинению их своей воле. Считал всегда, что умеет тонко разбираться в друзьях и врагах — в каждом отдельно и в массе. Почему теперь ему кажется, что он остался один, все потеряно и надо складывать оружие?.. Почему?.. И вдруг простая мысль ожгла его сознание, дала ответ на асе мучающие его вопросы. История предложила ему ту же шахматную партию, которую несколько лет назад он разыгрывал против Деникина, тесня его и захватывая одну позицию за другой. Теперь на месте Антона Ивановича оказался Петр Николаевич, по всем статьям проигрывающий Кутепову. Обе партии протекали поразительно сходно. Фигуры расставлены, сделаны ходы, не предвещающие ни малейшей угрозы, — наоборот, характеризующие противника как игрока весьма слабого и недальновидного... Двигаются фигуры. Ни одного промаха. И вдруг — поворот событий — летят с доски пешки и офицеры, гибнут кони, сдаются крепости. Вот и королева погибла... Сопротивление бесполезно, надо сдаваться. Но ведь игра велась не по правилам! За противника выступали неведомые могущественные силы. ...Теперь? А тогда, когда противником был Деникин?.. Тогда все воспринималось как должное, как дань его, врангелевскому, уму, прозорливости, воле. Ерунда! Колесо истории крутится по иным законам. И нет силы остановить его, даже задержать. Надо уходить. Деникин был умным и дальновидным человеком. Им можно восхищаться. Станет ли восхищаться им генерал Кутепов, когда ветер истории разметает его фигуры и погонит его прочь со всех должностей?..

И на следующий день Кутепов не появился и даже не телефонировал. Тихо исчез и Николай Августович Монкевиц. Вечером Врангель с семьей выехал в Брюссель...

Из переписки Белопольских

«Высокочтимый князь Вадим Николаевич! Любимый дед!

Хочу снова и снова повторять тебе: ты — самый дорогой мне человек на свете, ближе у меня никого нету. Отец, которым интересуются монархические газеты, вволю научаствовавшись в собраниях, диспутах и тайных совещаниях, если судить по тем же газетам, благополучно отбыл в ряд европейских столиц «с целью объединения сторонников великого князя Николая Николаевича». Я сильно сомневаюсь, что он завербует хоть несколько новых энтузиастов, готовых до боли в глотке орать на всех перекрестках: да здравствует новый король! Однако господинчик Белопольский опять при деле, опять устроился. Мне его жалко — это первое. Второе — я, слава Всевышнему и друзьям моим, устроилась, по эмигрантским меркам, совсем неплохо. Сыта, спокойна, над головой крыша отличная! — и никаких забот. Есть, оказывается, место чудесам и в нашей тусклой и жалкой жизни. Однако, все по порядку…

Я нанята компаньонкой к богатой и сумасбродной американке. Нанята по рекомендации княгини Мещерской, Веры Кирилловны (говорит, что знает тебя «по Петербургу», но за надежность ее памяти я не дам и су), — дамы величественной, в прошлом красивой. Я вижу ее довольно редко. Для того и нанята — бегать повсюду за молодой Доротеей Пенджет, ибо Мещерской это не под силу. Она следит за «домом» и, если удается, учит американку, в какой руке держать нож, в какой — вилку. Для княгини Веры подобные занятия — бальзам на раны, нанесенные революцией и войной. Она потеряла двух сыновей. Третий пропал то ли в Турции, то ли укатил в Южную Америку, муж умер на корабле, при эвакуации из Севастополя. Она осталась одна и переживет всех нас....