Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли - [54]

— И что за игра? — спросил Кольцов.

— А шут его знает, еще не придумал. Да он не спросит. Ну а спросит, что-нибудь на ходу придумаю. А не придумаю, что ж! Еще раз до кривой вербы пойдешь. — Он хохотнул, распахнул дверь и, не оборачиваясь, добавил: — Ну и свалился ты на мою голову!

Кольцов заметил, что на этот раз Левка не приставил к нему охрану. Он подошел к темному окну и стал вслушиваться в ночь. Издали, от реки, доносился лягушечий гвалт, покрикивали ночные птицы и изредка лениво переговаривались махновцы-часовые.

Левка пришел скоро. Молча полез куда-то за печку.

— Вот тебе кожух, спать сегодня будешь тут, на лавке. А завтра шось придумаем.

— Что сказал батька? — не утерпел, спросил Кольцов.

— Он уже засыпал. Только и спросил: «На хрена тебе, Левка, этот чекист нужен?»… Я, между прочим, тоже все время об этом же думаю. На хрена ты мне, чекист, нужен!

Задов ушел. А Кольцов еще долго стоял у окна, размышляя над новым крутым поворотом своей судьбы.

Глава четырнадцатая

Ни Павел Андреевич, ни Красильников, ни Наташа на маяке не появлялись, и Юра понял, что ждет он их напрасно. Может, и придут они сюда, но когда — кто знает. Через неделю, через месяц или через год?

Обиды у него не было. У взрослых свои взрослые дела. К тому же они теперь, наверное, были спокойны за него. Для этого Семен Алексеевич проделал очень рискованное путешествие на ту, красную сторону, в Таганрог.

Что ж, и в самом деле надо идти к тете Оле. Он обещал появиться у нее очень скоро. И она его, конечно, ждет.

Федор Петрович относился к намерению Юры уйти в Александро-Михайловку довольно сдержанно.

— Что ж, конечно, — сказал он, щурясь от едкого махорочного дыма. — Родня все-таки. Не будешь безотцовщиной. Да и занятие тебе уже скоро предстоит выбирать. По уму или по нраву. Вон какой за лето вымахал… В Качу тебе все равно через Севастополь. Ты вот что… Ты тихим делом зайди к Наталье. У нее теперь новый адрес. Расскажешь ей, что и как. Только с оглядкой заходи, осмотрись!

— Что я, маленький?

Федор Петрович ласково потер своей наждачной ладонью белый Юрин затылок:

— Это что ж — теперь ты, так получается, у беляков будешь. И сменишь наше рыбацкое пролетарское дело на это… на флю-флю с крылышками? Ну ладно, не обижайся. То я так, для шутки.

Он дал Юре гостинцев для Наташи — целую связку вяленой кефали — и все пытался снабдить его сотней рублей, мелкими, но царскими еще, орластыми зелененькими трешками и синенькими пятерками.

— Ты не сумлевайся, бери! Это тебе от подпольной казны, как верному помощнику.

Но Юра от денег наотрез отказался.

До Севастополя он добрался довольно легко. Верст пять всего прошел пешком, а потом какой-то сердобольный татарин подвез его на «линейке» до рынка, который находился почти в самом центре города. До Хрулевского спуска, где жила Наташа, рукой подать. Юра сразу увидел дом. Оглядевшись, нырнул в подъезд.

Увидев Юру, Наташа обрадовалась:

— Я уж собиралась сама на маяк идти. Но меня предупредили, что теперь там охрана.

…Они сидели на диване, и Юра рассказывал Наташе обо всем, что произошло в его жизни за последние дни. И все время, пока Юра рассказывал, Наташа прижимала его к себе, гладила его выгоревшие вихры. Словно видела в нем частицу того, кого рядом давно не было.

Юра был уже достаточно взрослым, смышленым мальчишкой, он сразу догадался: это она по Кольцову убивается. Исчез — и нет его, то ли жив, то ли утонул в Азовском море, то ли погиб в бою. Он понял своей новой, рождающейся в нем взрослой интуицией, что Наташа любит Кольцова и что он должен сказать ей какие-то успокаивающие слова:

— Наташа, с ним ничего не случится, — поглядев ей в глаза, сказал он. — Вы увидитесь, вот я точно говорю. И он тебя никак не может забыть. Тем более клятва…

— О чем ты? — удивилась Наташа.

— Павел Андреевич мне рассказывал. Мне тоже нравится эта клятва. Я ее выучил, правда не до конца.

Они замолчали. Наташа, шмыгая носом, смахнула с глаз слезы. За все эти месяцы, за весь год, что прошел со дня ее новой встречи с Кольцовым на Николаевской в Харькове, она поняла, что неодолимо, безнадежно его любит. Любила и тогда, еще во время их детских путешествий по Севастополю, по развалинам Херсонеса. И это неожиданное явление Павла в роли адъютанта генерала Ковалевского, и его задание, смертельно опасное, и его подвиг с эшелоном танков, и заключение в крепость, и смертный приговор, и неожиданное освобождение — все это лишь выявило, укрепило ее тихую неразделенную любовь. И окрасило ее в монашеский цвет безысходности.

— Он тебя любит, — сказал вдруг Юра, просветленный новой мудростью. — Как иначе? Он просто не совсем понимает, потому что ему сейчас не до этого…

— Нет, нет, — отвечала ему Наташа как равному. — Он любит другую, я же знаю…

— Ну, это так… это бывает… но она ему не помощник… и небось далеко она… а ты надежный друг!

— Ой, Юра, от дружбы до любви — немереные версты.

Наташа, посидев еще немного на диване и стыдясь поднять глаза на Юру, полумальчишку-полуподростка, с которым она только что говорила о самом сокровенном, вдруг встала. Сказала чуть вздрагивающим, но уже деловым голосом: