Книга 2. Мне спустит шлюпку капитан - [2]

– Не учи Сёму драться! – кричала мама, сама насовав Аделаиде килограмма два «мартышек». – Не учи! Для тебя же говорю! Тебя же жалею! Он вырастет – начнёт бить тебе морду и правильно сделает!

И тут же:

– Ты должна ему уступать! Он маленький!

Аделаида снова извинялась перед мамой, сама выбрасывала изорванные аппликации и клятвенно заверяла, что «больше ни-ког-да так не будет!». На этом, пожалуй, и все их родственные отношения с Сёмой заканчивались на целых несколько дней. Только было ну очень обидно – что бы ни произошло, мама и папа никогда не слушали оправданий и не хотели ни разбираться, ни сделать Сёмке замечание. Виновата всегда и во всём была Аделаида. Снова – «Ти винавата!». Но ведь так же не бывает?! Как плохо быть старше в «семье». «Старшая в семье», – так Аделаиду называла мама.

Сёму сразу записали в ту самую школу, где училась Аделаида, и ему не пришлось ходить в уличный туалет за «Венерическим диспансером». Сёмкин класс назывался «нулевой». Сёмка каждый день, проходя мимо детского сада, всё надеялся, что его несколько раз сводили в школу, чтоб застращать, дескать: будешь плохо себя вести – станешь ходить именно в школу, а сегодня мама с папой, может быть, раздобрятся и вернут тебя в большую светлую комнату с пианино и накрытыми к завтраку столами на четыре человека каждый. Но через некоторое время, как только начал получать в тетрадках оценки, Семён вполне реально осознал: всё кончено! Детского садика больше не будет никогда, и школа теперь надолго! Правда, потом ему в классе даже понравилось. Оказалось, что несколько одноклассников живут в соседнем дворе. Он завёл новые, интересные знакомства, и они скрашивали ему серые школьные будни. Родители на него особо не давили, хотя с первых же дней очень мягко объяснили, каким надо быть, чтоб в доме было тихо. Сёмка учился, особо не напрягаясь, но всеми силами демонстрировал матери свою старательность. У него появилась манера хмурить брови и не отвечать на вопросы. Дома Семён стал неразговорчив и угрюм, подолгу сидел за уроками, выводя что-то в тетрадке, и перестал участвовать даже в редких играх с Аделаидой. Мама радостно повторяла, что Сёма «очень повзрослел» и прятала в губах горделивую улыбку. Если б Аделаида не видела, как он продолжал носиться на переменках с новыми друзьями, визжать так, что прохожие оборачивались, она бы тоже поверила, что Семён «стал совсем другой». Но он, к счастью, на самом деле не был таким «другим». Он бегал по школе как быстроходный танк, сбивая на своём пути всё, что не успевало вовремя увернуться, бил стёкла и задирал девчонкам юбки.

В год, когда Сёма пошёл в школу, они оба попали во вторую смену, и уроки у них обоих начинались опять в два часа. С утра мама иногда их «выпускала» погулять во двор. Она так и говорила: Плохо сделаешь уроки – я тебя не выпущу во двор!

Мама всегда кого-то «выпускала», или «не выпускала». Если папа шёл в магазин, это называлось:

Я его послала в магазин.

В целом в папиной жизни слова, означающие действия, отсутствовали вообще, то есть на вопрос «где папа?», мама отвечала: На работе!

Или «я послала его на работу», или он уже «там» – то есть не «пошёл на работу», потому что тогда получается он пошёл вроде как «сам», а так уже просто – «на работе»! И всё!

Семён дома был «сдержан» и «серьёзен», зато, как только за ним закрывалась входная дверь, ветер свободы подхватывал его, и он бесследно исчезал даже во дворе. В полвторого на крыльце появлялась мама в кухонном фартуке и с мокрыми руками:

– Аделаида! Ты где? Давай сейчас же идите домой! Пора в школу! А где Сёмочка?

– Я не знаю… – она вправду часто не замечала, как Сёма убегал куда-то с мальчишками. Она могла сажать семена, или нарезать черенки, как это делал папа. Ей очень нравилось ковыряться в садике перед домом. Сёме же почти всегда было скучно. Он сперва стоял около неё, слушал, а потом незаметно исчезал.

Ну, иди ищи его сейчас же! – это мама произносила на вдохе. Когда мама говорит что-то на вдохе – значит она сильно «нервничает». Надо всё бросать, бежать и искать, иначе хуже будет.

Аделаида начинала свои поиски со двора, честно обшаривая кусты, подвалы, крыши гаражей; потом переходила в «садик». Так называлась небольшая лесополоса перед домом. Потом шла на стадион. Потом на «стройку». Все знали, что «стройка» – это не неопределённое понятие где-то там, в новых районах, «стройка» – именно недостроенные руины плавательного бассейна.

Задумка городских властей подарить обществу настоящий спорткомплекс была встречена жителями с большим энтузиазмом. Но спорткомплекс так и остался на бумаге по причине растраты городской казны, и завис бетонный каркас бассейна серым долгостроем. Туда бегали играться все, и даже дети из соседних дворов, и просто проходящие мимо любопытствующие. Там по торчащим из стен самой купели арматурам можно было, если несколько раз подтянуться, вполне залезть в саму ванну. Может, Сёма там? Но она туда ни за что не сможет попасть! Даже под прицелом автомата. Она несколько раз зовёт его по имени, стоя под бетонной стеной там, где глубоко. Тишина. Никто изнутри не передразнивает. Значит – в ванне действительно никого нет. Наконец, совершенно расстроившись от бесплодных поисков и своего бессилия, она возвращается домой. Сёма сидит за столом на кухне и с аппетитом жуёт большую котлету, макая её поминутно в соль. При виде Аделаиды он медленно в недоумении поворачивал голову. Взгляд Сёмы был чист и светел, в нём читается совершенно искреннее недоумение: «Чего это ты, сестра, так припозднилась? Я знал, что пора в школу, пришёл сам, а ты вот где-то ходишь… Вот уже и переодеться успел, и поесть, а тебя всё нет! Нельзя себя так распускать! Режим соблюдать надо! Видишь, как ты маму опять разнервировала?!»