Книга 1 - [48]

Но роем глубже, словно не насытясь.

Порой копаться в собственной душе

Мы забываем, роясь в антраците.

Сорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Не боялся заблудиться в темноте

И захлебнуться пылью — не один ты.

Вперед и вниз — мы будем на щите,

Мы сами рыли эти лабиринты.

Сорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

ДАЛЬНИЙ РЕЙС

Мы без этих колес, словно птицы без крыл.

Пуще зелья нас приворожила

Пара сот лошадиных сил

И, наверно, нечистая сила.

Говорят, все конечные пункты земли

Нам маячат большими деньгами.

Километры длиною в рубли,

Говорят, остаются за нами.

Хлестнет по душам

Нам конечный пункт.

Моторы глушим

И плашмя на грунт.

Пусть говорят — мы за рулем

За длинным гонимся рублем,

Да, это тоже, но суть не в том.

Нам то тракты прямые, то петли шоссе.

Эх, еще бы чуток шоферов нам!

Не надеюсь, что выдержат все

Не сойдут на участке неровном.

Но я скатом клянусь — тех, кого мы возьмем

На два рейса на нашу галеру,

Живо в божеский вид приведем

И, понятно, в шоферскую веру.

И нам, трехосным,

Тяжелым на подъем

И в переносном

Смысле и в прямом,

Обычно надо позарез,

И вечно времени в обрез!

Оно понятно — далекий рейс.

В дальнем рейсе сиденье — то стол, то лежак,

А напарник считается братом.

Просыпаемся на виражах,

На том свете почти, правым скатом.

На колесах наш дом, стол и кров за рулем

Это надо учитывать в сметах.

Мы друг с другом расчеты ведем

Общим сном в придорожных кюветах.

Земля нам пухом,

Когда на ней лежим,

Полдня под брюхом,

Что-то ворожим.

Мы не шагаем по росе

Все наши оси, тонны все

В дугу сгибают мокрое шоссе.

Обгоняет нас вся мелкота,

И слегка нам обгоны, конечно, обидны.

Но мы смотрим на них свысока,

А иначе нельзя из кабины.

Чехарда дней, ночей, то лучей, то теней…

Но в ночные часы перехода

Перед нами стоит без сигнальных огней

Шоферская лихая свобода.

Сиди и грейся

Болтает, как в седле,

Без дальних рейсов

Нет жизни на земле.

Кто на себе поставил крест,

Кто сел за руль, как под арест,

Тот не способен на дальний рейс.

ДОРОЖНАЯ ИСТОРИЯ

Я вышел ростом и лицом

Спасибо матери с отцом.

С людьми в ладу, не понукал, не помыкал,

Спины не гнул, прямым ходил,

Я в ус не дул, и жил, как жил,

И голове своей руками помогал.

Но был донос и был навет.

(Кругом пятьсот и наших нет).

Был кабинет с табличкой: „Время уважай“.

Там прямо без соли едят,

Там штемпель ставят наугад,

Кладут в конверт и посылают за Можай.

Потом зачет, потом домой

С семью годами за спиной,

Висят года на мне, не бросить, не продать.

Но на начальника попал,

Который бойко вербовал,

И за Урал машины стал перегонять.

Дорога, а в дороге МАЗ,

Который по уши увяз.

В кабине тьма, напарник третий час молчит,

Хоть бы кричал, аж зло берет.

Назад пятьсот, вперед пятьсот,

А он зубами танец с саблями стучит.

Мы оба знали про маршрут,

Что этот МАЗ на стройке ждут.

А наше дело — сел, поехал, ночь-полночь.

Ну, надо ж так, под новый год!

Назад пятьсот, вперед пятьсот,

Сигналим зря, пурга и некому помочь.

„Глуши мотор, — он говорит,

Пусть этот МАЗ огнем горит“,

Мол, видишь сам, тут больше нечего ловить,

Мол, видишь сам, кругом пятьсот,

А к ночи точно занесет, так заровняет,

Что не надо хоронить. я отвечаю:

„Не канючь“, а он за гаечный за ключ,

И волком смотрит. он вообще бывает крут.

А что ему — кругом пятьсот,

И кто кого переживет,

Тот и докажет, кто был прав, когда припрут.

Он был мне больше, чем родня,

Он ел с ладони у меня,

А тут глядит в глаза и холод на спине.

А что ему — кругом пятьсот,

И кто там после разберет,

Что он забыл, кто я ему и кто он мне.

И он ушел куда-то вбок.

Я отпустил, а сам прилег,

Мне снился сон про наш веселый оборот.

Что будто вновь кругом пятьсот,

Ищу я выход из ворот,

Но нет его, есть только вход И то не тот.

Конец простой: пришел тягач,

И там был трос, и там был врач,

И МАЗ попал куда положено ему.

А он пришел — трясется весь,

А там опять далекий рейс,

Я зла не помню, я опять его возьму.

* * *

Наш Федя с детства связан был с землею,

Домой таскал и щебень, и гранит.

Однажды он принес домой такое,

Что мама с папой плакали навзрыд.

Он древние строения искал с остервенением

И часто диким голосом кричал,

Что, дескать, есть еще тропа,

Где встретишь питекантропа,

И в грудь себя при этом ударял.

Студентом Федя очень был настроен

Поднять археологию на щит.

Он в институт притаскивал такое,

Что мы вокруг все плакали навзрыд.

Привез однажды с практики

Два ржавых экспонатика

И уверял, что это — древний клад.

А на раскопках в Элисте

Нашел вставные челюсти

Размером с самогонный аппарат.

Он жизнь решил закончить холостую

И стал бороться за семейный быт,

Я, говорил, жену найду такую

От зависти заплачете навзрыд!

Он все углы облазил,

В Европе был и в Азии

И все же откопал свой идеал.

Но идеал связать не мог

В археологии двух строк

И Федя его снова закопал.

КАНАТОХОДЕЦ

Он не вышел ни званьем, ни ростом,

Ни за славу, ни за плату,

На свой необычный манер

Он по жизни шагал над помостом

По канату, по канату, натянутому, как нерв.

Посмотрите, вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон — упадет, пропадет!!

Чуть левее наклон — все равно не спасти!!

Но должно быть ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути!

И лучи его с шага сбивали

И кололи, словно лавры.

Труба надрывалась, как две.

Крики „Браво!“ его оглушали,

А литавры, а литавры, как обухом по голове!