Книга 1. Изгнание - [150]

Адмирал Ермаков — похоже, не совсем уже трезвый, — выслушав Андрея вполуха, согласился просьбу удовлетворить и начертал сие на пропуске: «Погрузить!»

Обнявшись напоследок с Калентьевым и идя к трапу, Андрей непроизвольно обернулся, почувствовав затылком чей-то тяжелый взгляд. С вышины капитанской рубки на него смотрел главнокомандующий. Врангель был суров и величествен, как в дни своих наиболее шумных побед. Голова со скошенным затылком горделиво задрана, шея вытянута и кажется невозможно длинной, волчьи глаза неподвижны, взгляд недоверчив. Когда так глядят, у человека появляется нестерпимое желание оправдываться. Врангель стоял в своей излюбленной позе памятника — вытянувшись и застыв. Одна рука на рукоятке кинжала, другая на боку. Он смотрел, казалось, на одного Белопольского. Андрей подавил привычное желание откозырять и направился к трапу. «Кто он мне теперь? — мелькнула мысль. — Командир? Командир несуществующей армии? «Пипер», гвардейский любимчик. Не столько генерал, сколько удачливый политик. Что ему Россия с ее судьбой? Не успеешь оглянуться — окажется в своей Германии — остзеец, каналья, довел армию до полного разгрома и стоит, будто ничего не случилось...»

Зазевавшись, Андрей едва не пропустил отходящий катер — пришлось прыгать. Он не устоял на ногах и повалился на какого-то поручика. Тот сделал было замечание, но Андрей так выругался, что тот поспешно перешел на корму. Андрей пришел в ярость...

Знакомый белобрысый мичман из Морского штаба, пряча стальные глаза, безразлично и не торопясь повертел пропуска в больших руках с плоскими обкусанными ногтями и заметил, что в настоящий момент и резолюции адмирала являются недействительными, и даже сам Врангель — захоти он! — ничем не смог бы помочь: эвакуация закончена, все транспорты переполнены. Проклиная себя, Андрей унизился до просьбы. Покраснев от отвращения, он забормотал какие-то жалкие слова. Мичман, наслаждаясь его унижением (Андрей ему сразу не понравился: из фронтовиков-головорезов, считающих, что им все позволено, — так определил мичман), твердил прежнее как-то не очень уверенно, как бы намекая на свою власть и иное решение вопроса.

— Я бы заплатил, кому следует, — сказал Андрей, теряя голос от бешенства. — Но у меня нет ничего.

— Это излишне, господин капитан, — наставительно произнес мичман. — Здесь не лавочка, а присутственное место. И я не позволю....

Чего он не хотел позволить, так и осталось невыясненным, ибо в этот момент в кабинете появился вестовой матрос, который, нисколько не озаботясь присутствием постороннего человека и не замечая знаков, доложил: погрузка заканчивается и имущество господина мичмана доставлено на «Надежду».

Андрей посмотрел на мичмана в упор, и тот понял, что они поменялись ролями. Ненависть душила Андрея, туманила разум. Такое случалось у него во время атак — ненависть требовала выхода. Он должен был начать стрелять, колоть штыком, душить, рвать зубами — должен был начать убивать. Лицо его почернело, рот затвердел. Глаза полезли из орбит. Андрей выхватил браунинг. И выстрелил. Пуля, пробив на мичмане фуражку, ударилась в стену и срикошетила. Мичман не успел даже испугаться. Вскочив из-за стола, он глядел беззащитно, понимая, что этот сумасшедший не даст ему ни вытащить оружие, ни позвать кого-либо на помощь. Однако второго выстрела не последовало.

— Ты что?.. Издеваться? — сказал Андрей. — Надо мной! Ты?.. Крыса морская! Рында! Молчать, сало! — Голос возвращался к нему вместе с трезвостью мыслей. — Я тебя, как вошь... твою мать, понял?

Мичман молчал. Видимо, оказался из робкого десятка: понимал, что его противник («Хотя, какой он противник? Свой, в нашей форме, белый офицер») не задумываясь выстрелит и во второй раз.

— Сесть! — приказал Андрей. — Руки на стол! Сейчас мы пойдем на «Надежду». И ты проведешь меня на борт. А если не захочешь или схитришь — вторая пуля твоя. Мне терять нечего. Ясно? Все ясно, надеюсь?

— Вполне, — усмехнулся мичман. — А вы согласны ехать на верхней палубе, господин капитан? Все каюты действительно заняты, и я думаю, вам не удастся на военном транспорте то, что удалось...

— Ладно! Хватит болтать, сволочь! Это не твоя забота. — Андрей успокоился. — Но помни, я предупредил.

Все это немного отдавало козьмакрючковщиной, и Белопольский, идущий об руку с мичманом в гостиницу, чтобы забрать Марию Федоровну, морщился от стыда и досады: считал недостойным прибегать к подобным приемам. Впрочем, и белобрысый мичман смирился, видно, со своей ролью и даже пытался подшучивать над собой и Белопольским, которого, по его словам, стал уважать за выстрел в кабинете.

Заставив мичмана нести два весьма вместительных чемодана Кульчицкой (труднее будет ему удрать скотине!), которая оказалась обладательницей имущества, непонятно как и уцелевшего во время погрома, Андрей шел чуть позади, поддерживая Марию Федоровну левой, еще стесненной в движениях после ранения рукой и сжимая в кармане браунинг правой. Так они добрались до порта, а затем, прокладывая путь в густой толпе, и до причала, где стоял под погрузкой транспорт «Надежда».