Книга 1. Изгнание - [116]

В ответ Врангель приказывает закрыть все крымские радиостанции, за исключением одной, которую обслуживают офицеры. Он решил продолжать бессмысленное сопротивление, хотя приказ об эвакуации уже отдан: «... В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности. По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделил с армией ее крестный путь... Армия прикроет посадку… Для выполнения долга... сделаю все, что в пределах сил человеческих. Да ниспошлет господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье...»

Правительство Юга России выступает также с сообщением: «Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров, других служащих и их семейств правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала еще своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем...»

30 октября, проведя завершающее заседание правительства, его глава Кривошеин отбыл в Константинополь на борту английского крейсера «Центавр». Врангель поручил своему ближайшему гражданскому помощнику принять надлежащие меры по прибытии русских судов с беженцами в Босфор — организовать помощь эмигрантам и армии путем привлечения американского Красного Креста и иностранных общественных организаций.

Наступал последний акт трагедии русских людей, насильственно отрываемых от родины, увлеченных водоворотом событий, потерявших способность трезво оценить обстановку и мыслить самостоятельно.

2

Главнокомандующий с трудом удерживал власть, все трещало и разваливалось к чертовой матери. Он знал: чуть-чуть ослабить вожжи — начнется непоправимое, все побегут — армия, тыл. Крым охватит паника. Ему, последнему руководителю белого движения, никто и никогда не простит этого. Можно было, конечно, выхватив шашку, развернуть в лаву дивизию и красиво погибнуть во главе своих конвойцев. Но кто по достоинству оценит его подвиг? Потомки — забудут. Союзники — посмеются. Крым проигран. Ничто не могло остановить большевистского вала, катившегося по степям к морю. Он это понимал. Но, как человек практический и дальновидный, Врангель понимал и другое: вывезя из Крыма пятидесятитысячную армию, преданную ему, он оставался фигурой политической — крупной, необходимой союзникам, которые никогда не примирятся с фактом существования большевизма в России. Врангель будет им нужен, они призовут его, когда настанет время посадить на русский трон какого-нибудь великого князя Николая Николаевича, Кирилла Владимировича или их близких. Да, придут и поклонятся: «Пожалуйте, генерал, без ваших штыков мы не обойдемся». А ведь и по-другому может случиться, подбадривал он себя: у него не меньше прав, чем у дальних царских родственников, не участвовавших в белой борьбе и палец о палец не ударивших для того, чтобы вернуть романовский трон. Большевики — дальновидные политики: расстреляв Николая Второго и его семейство, они на века запутали вопрос о престолонаследии, породили смуту среди всевозможных претендентов, лишившую белое движение единого знамени на все годы борьбы. Поэтому погиб Колчак, не дошел до Москвы Деникин, не взял Петрограда Юденич. Поэтому и он, Врангель, терпит сокрушительное поражение в Крыму...

Подобные мысли успокаивали. Положение не казалось совершенно безнадежным. Врангель даже посмеялся уже над своим желанием поскакать навстречу смерти в лаве с обнаженной шашкой. Армии, которую он обязан был спасти, нужны были его разум и воля. Он заставлял себя твердо верить, что ему суждено привести ее обратно. Он — вождь армии и в дни побед, и в дни лихолетья. Массы верят ему, готовы, не раздумывая, идти за ним. Врангель вновь почувствовал себя уверенно. Он повел плечами, разминаясь, словно растягивая тесную шинель, и. упруго поднимая ноги, зашагал к автомобилю.

Дежурный адъютант — ротмистр, еще мальчишка, — увидев его, поспешно сунул за спину номер «Севастопольского курьера», но, смешавшись и покраснев, протянул главнокомандующему газету: Врангель, скосив глаз, прочел: «Тревоги не должно быть». И сказал весело:

— А что? Правильно! Потрясающе! — и полез, сломавшись, на сиденье.

Вокруг Большого дворца, где размещалась Ставка, было многолюдно и не по-военному суматошно. Бегали посыльные, скакали конные порученцы, сновали автомобили. Офицерская рота спешно размещалась в обоих этажах здания. Конвой главкома тоже переводили во дворец. Из чинов штаба и управления генерал-квартирмейстера Коновалова, генкварма, как его называли, формировались команды, которым тут же выдавали винтовки и гранаты. Часовые, окаменевшие в безразличии к мирским делам и заботам, сдерживали толпу пестро одетых людей, желающих получить пропуска на пароходы. Мороз как будто спадал. На море царил штиль. По Нахимовскому проспекту и Екатерининской улице тянулись обозы и фуры с ранеными. Два нелепых солдата, в не по росту больших шинелях с подвернутыми рукавами, неся ведра и малярные кисти, расклеивали очередное официальное сообщение: «По всем вопросам относительно отъезда обращаться к командующему войсками армейского тылового района генерала Скалону». Врангель с радостью отмстил: паники пока нет, но город охвачен предгрозовым ожиданием...