Ключи счастья. Том 2 - [118]

«О, мудрые создания, не ведающие страха, жалости и раскаяния, творящие здесь чью-то высшую нерушимую волю и безропотно исчезающие в ночном мраке! И я хотела бы быть, как вы. О, вечное солнце! Облака, плывущие там, высоко, и уже тающие под моим взглядом, запах земли и сгнивших листьев, скрип старого дуба, пережившего поколения. Да разве я не вы? Разве не чувствуете вы, как близка вам я, — вернувшаяся к вам с обновленной душой?»

Как очарованная, стоит Маня в зеленом сумраке, глядя в золотую даль. Дремлет степь. Ни людей, ни звуков. Сладкий мир бродит неслышными стопами по молчаливым полям; по дорогам, бегущим вдаль и пропадающим из глаз; по кладбищам с безвестными могилами. И тихонько входит этот мир в мятежную душу. Слезы счастья жгут глаза. Забытая радость, что глянула на нее, звонко смеясь, из ветвей старой беседки, — она опять вернулась, и душа затрепетала от восторга.

«О, дивная Жизнь! Люблю тебя во всем твоем непрестанном творчестве, во всем твоем безудержном стремлении. Зачем ты привела меня сюда, где я страдала и любила? Пусть загадочны твои веления! Я безропотно приму их и исполню твой закон — как этот цветок, как это поле, как эти облака вверху, как пчелы, гудящие рядом, как мошки, гибнущие с закатом. Пусть и я умру! Пусть уйду во мрак! Но ничто не отнимет у меня эту радость — слышать в себе все эти голоса, чувствовать в себе все эти соки, сливаться с птицами и мошками, с травой и камнями в одном гимне тебе, прекрасная Жизнь!»

Уже падают сумерки, когда Маня верхом возвращается с далекой прогулки, вся затихшая, вся завороженная молчанием и ширью степи.

Вдруг далеко впереди, на фоне гаснущего заката, она видит знакомый силуэт. Николенька…

Сердце дрогнуло и остановилось на миг. Потом забилось так бурно, с такой болью, что слезы выступили на глазах, закрывшихся невольно. Но когда она открыла их, силуэт уже исчез за деревьями балки.

«Это мне померещилось, — думает Маня. — И разве я хочу этой встречи? Зачем? Наши пути разошлись. Мы оба нашли свое счастье в другом. Мы чужие. Разве не оттолкнул он меня?»

Закат угас. Она пускает лошадь в галоп. Сейчас стемнеет. Марк будет волноваться. Ему вредны волнения.

«Милый Марк»…

«Мое сердце дрогнуло», — говорит она себе, в глубокой задумчивости подъезжая к чугунной решетке парка.

Маня опять полюбила далекие прогулки. Вернее, в ней проснулась старая страсть. Разве девочкой не исходила она все эти заманчивые дороги, которые змеятся в степи? Разве не сидела она на этих молчаливых курганах, грезя о тех, кто стоял здесь на страже, зорко пронизывая даль соколиными очами? Или о тех, кто спит под землею вечным сном, ревниво храня заветные клады?

Часто дядя догоняет ее. Идет согнувшись, словно ища следы кого-то, кто здесь прошел, и не вернется.

Он не мешает ей. Иногда они бродят рядом молча, каждый погружен в свой мир. Но радостен и светел этот мир для Мани. А в зрачках старика отражается ужас.

— Кого ты ищешь, дядя?

— Здесь прошла Сарра. Моя утраченная радость. Молодая, как ты.

— Разве она была здесь?

— В то лето мы шли с нею по этим дорогам. А осенью ее убили. У тебя ее глаза. И смех твой так же звонок.

— Не ходи за мной, дядя. Хочу быть одна.

— Я боюсь, Маня… Боюсь…

— Чего ты боишься?

— Разве ты ничего не слышишь?

— Нет, дядя, ничего. Только гуси кричат на гребле.

— А я слышу шаги. Судьба идет, Маня. Твоя судьба.

— Пусть идет! Ты не защитишь меня, милый дядя. Но успокойся! Ты сам создаешь себе ужас из жизни. Взгляни, как хорошо крутом! Мне хочется молиться и благословить весь мир.

— Вернись, Маня. Смерть подстерегает все живущее на земле.

— Я не боюсь смерти.

Солнце склоняется на запад, когда Маня торопливо спускается по ступеням террасы.

— Куда ты? — спрашивает Штейнбах, которого поразило ее лицо.

— Н-не знаю. Куда-нибудь пойду. Нет, Марк, не провожай меня! Я хочу побыть одна.

Он покорно садится на террасе и развертывает газету.

Сверху, из бельведера, украшающего дом, он видит все. Она спустилась в яр. Потом поднялась по тропинке к Лысогорам. Вон платье ее забелело вдали, и так ласково засветился на солнце ее алый зонтик. К Соне? Навряд ли. Вон скрылась за деревьями парка. «Она идет к прошлому, — думает Штейнбах. — И если это так, то я потерял ее — на этот раз навсегда…»

А Маня шаг за шагом прошла мимо парка Горленко, мимо заброшенной беседки, откуда она глядела на Липовку, мечтая о Яне. Парк кончился. Вон за высокими коноплями и березовой рощицей уже начинается левада.

Маня медленно идет мимо табачного сарая, где в первый вечер она услыхала голос Яна. А вот и курган, откуда они с Соней когда-то каждый день прощались с солнцем.

Она садится на этот курган и смотрит в небо.

Ничто не изменилось кругом. Тот же алый свет дрожит в воздухе, и чернозем кажется бурым. Те же стебли тыкв, как змеи толстые и извилистые, тянутся к ее ногам и выбегают на тропинку. Так же сухая трава скользит под ногой. Тем же холодком веет из яра. И так же беспредельна степь.

Солнце садится все ниже. И постепенно исчезает действительность. Она опять девочка с широко открытыми на Божий мир очами, с жадной, тоскующей душой.

Как больно, что жизнь уходит! Вот опять умирает день. Огни горят в зрачках, и золото сверкает в кудрях ее. На голове венок из васильков. «Приди же, радость! Свершитесь, грезы! Я жду вас так долго! Так страстно жду!»