Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург - [4]
Каким чудом он всего через три года дебютирует в «Весах» и войдет в молодую редакцию «Аполлона»? Каким немыслимым везением можно объяснить его литературный взлет?
Это не какая-то одна редкостная удача, это целая цепь удач. Лирическая струя, не получившая материнского одобрения, спала, но ненадолго. Вскоре он влюбился, и ключ забил с новой силой. И тут начинается его преображение. Родственник-энтузиаст открывает ему новую поэзию. Он попадает в среду художников-новаторов, едет с женой в Париж, там становится своим в кружке русских молодых поэтов и живописцев, и там же находит себе двух лучших в России литературных наставников — Гумилева и Волошина. С их помощью он нащупывает свой собственный литературный путь, на котором его ждет успех. Все это происходит как по волшебству. Кто ему ворожит?
Впервые тема таинственной помощи возникает у него в стихотворении «Талисман» 1909 года — должно быть, он сам ломал голову над своим успехом:
Кто же такая эта волнующая золотая медведица, научившая младенца природным тайнам, вложившая в него — русского Маугли — солнечное, звериное начало?
Мы знаем о ней только то, что она покинула своего питомца, оставив ему поэтический дар:
(Толстой I: 110)
Нам кажется, что в этой мифической форме запечатлена сама Александра Леонтьевна. Изгнанная из общества и лишившаяся социального статуса из-за своего скандального разъезда с мужем и сожительства с любимым человеком, холодавшая и голодавшая в первые годы на своем хуторе, она не была обычной матерью. Это из-за ее экстравагантности Толстой вырос в дикой глуши, учась дома у бестолковых учителей. Только один предмет преподавался ему как следует: поощряемый Александрой Леонтьевной, он рано начал марать бумагу, писал непосредственные и живые письма, под ее руководством выполнял литературные упражнения, литературой был пропитан с детства, и ей казалось, что сын подавал надежды. Толстой равно боготворил мать и литературу, она, владевшая словом, и была для него литературой.
Она стала болезненно полной, возможно, под влиянием постоянного стресса от семейных и судебных неурядиц. На фотографиях конца 90-х она огромная, неповоротливая, с добрым широким лицом, седеющая светлая шатенка — чем не золотая медведица.
С матерью. 1890 г.
Потом Толстой в своих зрелых писаниях покажет, что дар слова идет из тех же тайников личности, что и талант счастья. Надо думать, что мать одарила его обоими: ведь она отстояла свою любовь и на склоне лет все еще была с мужем счастлива: в архиве Толстого есть маленькая заметка о том, как он приезжает к ним из Петербурга на дачу и застает стариков милующимися на скамейке.
В последние годы ее жизни Толстой уже понимал, что жанр и направление, избранные Александрой Леонтьевной, ограничивали ее возможности. Но и она сама искала новые пути и нашла их в литературе для самых маленьких. Именно в этих лаконичных рассказах и очерках у нее появилась легкость, гибкость и изящество, менее ощутимые в бытовых и психологических ее вещах.
Летом 1906 года Толстой вернулся из-за границы и через несколько дней похоронил мать — Александра Леонтьевна внезапно умерла от менингита. Уже после смерти матери у него была возможность ознакомиться с ее последними вещами, и можно быть уверенным, что он этой возможностью воспользовался, прочтя журнал «Задушевное слово» за первую половину 1906 года, и что это чтение должно было врезаться в его память: сын с особенным вниманием и волнением читал еще не известные ему произведения последнего года ее жизни, как бы загробные сообщения, тем более что они рассказывали о его собственном детстве.
Память о матери, ее так и не осуществившиеся литературные амбиции, мечты о писательском будущем для сына, только начинавшиеся ростки нового в ее прозе для детей, а главное — ее двойной дар: дар счастья, который и есть дар слова, — все это и было тем талисманом, который отныне вел его по жизни.
Нецензурная муза
Ранний, петербургский период творчества Алексея Толстого, протекавший во время литературного, художественного и театрального расцвета предвоенных лет, имел в его судьбе и личное выражение. Это были годы, проведенные вместе с Софьей Исааковной Дымшиц-Толстой, художницей, первой читательницей его ранних книг. Софье Дымшиц, жене Алексея Толстого в 1907–1914 годах, спутнице Владимира Татлина в первые пореволюционные годы, в истории выпала участь почти полного забвения. Художественное творчество ее до сих пор остается под спудом. Все, связанное с ней в течение многих десятилетий, не то чтобы полностью вычеркивалось из биографии Толстого, но сводилось к минимуму. В том, что она вообще уцелела, наверняка сыграло роль высокое положение Толстого. Софья пережила его на 18 лет. Она доживала свою жизнь в Ленинграде, в комнате в коммуналке, в бедности, потому что с работы ее в 1935 году выгнали, а пенсию не дали, и в одиночестве, потому что второй муж ее отсидел в лагере и был выпущен уже смертельно больным, а их сын погиб на фронте. Отношения с дочерью, жившей в Москве, были холодные. Умерла Софья Исааковна в 1963 году. Ее немногие сохранившиеся работы находятся в Государственном Русском музее и в провинциальных музеях России, в частных коллекциях и в семье ее внучки.
