Ключ - [3]

Когда автобус тронулся, незнакомец стоял на остановке, холодно и задумчиво наблюдая за мной.

— Вам нехорошо? Может, попросить водителя остановиться? — спросила дородная женщина, сидевшая рядом со мной.

Очень трогательная забота, но я, не задумываясь, придушил бы ее, попытайся она дотянуться до кнопки экстренного торможения. На коленях у неё лежали две большие хозяйственные сумки, а переносицу украшало крохотное пенсне — обычная принадлежность пожилых дородных женщин.

Я ответил, что со мной всё в порядке.

— Я просто догонял автобус, мадам, и запыхался. Сейчас чувствую себя превосходно.

Превосходно, если не считать предательской пустоты где-то под желудком, бешеного сердцебиения и раскалывающейся от боли головы.

Перед моими глазами продолжало стоять лицо человека, который остановил меня на лестнице, сунув мне под нос кастет.

Мы читаем о смелых людях, и мысль, что мы и сами храбрецы, проникает в нашу плоть и кровь. И нестерпимо стыдно, когда жизнь доказывает обратное. Наверно, поэтому я не спросил его, какого черта он позволяет себе так разговаривать со мной.

Я мог сказать: «Послушай, Джек, вали отсюда, вешай лапшу на уши кому-нибудь другому».

Я мог бы произнести эту короткую фразу твердым голосом, чтобы он понял, что я не шучу. Загвоздка была лишь в том, что я в жизни не говорил ничего подобного.

Указанные обстоятельства усугублялись ещё одним немаловажным фактом: в сущности, я знал, как выгляжу в действительности. Некоторые способны мысленно вызвать свой образ, потому что в нем есть индивидуальность. Я не могу. Иногда я встречаю на улице двадцать, тридцать человек, напоминающих меня. Все среднего роста, глаза карие, волосы не темные и не светлые, а лица словно вырезаны из картона. Лица, в общем, приятные, в них светится надежда на лучшее будущее, и всё же они кажутся мне какими-то ненастоящими. Алиса, моя жена, пришла бы в ужас, узнай она о моих мыслях. Выходя за меня замуж, она считала меня красавцем и, вероятно, продолжает придерживаться такого мнения. Однако я с подобным мнением решительно не могу согласиться. Мне самому мой образ представляется абсолютно бесформенным, хотя не спорю, кому-то, например, сидящей рядом пожилой леди, он может показаться вполне приемлемым.

Во всяком случае, она считала меня достаточно безобидным. Я совершенно не был уверен в своей безопасности, хотя узколицый остался далеко позади и вряд ли способен выйти на мой след со своей навязчивой идеей о каком-то ключе. Как звали того старика? Шерман? Шелман? Шлакман? Да, Шлакман. Но какое отношение имел к нему узколицый?

Я задремал под мерное покачивание автобуса, и страшная сцена вновь ожила в моем сознании — старик прижимается ко мне, подброшенное бампером электровоза тело взлетает в воздух…

Я вздрогнул и очнулся, моя рука инстинктивно потянулась в карман за сигаретами. Вспомнив, что нахожусь в автобусе, я отпустил пачку, мои пальцы натолкнулись на что-то, и я вытащил из кармана пальто ключ. Раньше я этого ключа никогда не видел. Плоский, латунный, видимо, от сейфа. Поверхность ключа была гладкой, если не считать буквы «ф» около самой бородки.

Выходит, старик подсунул-таки мне ключ, и узколицый это заметил. Почему, почему я не опустил руку в карман раньше, ещё в метро? Тогда я, не задумываясь, отдал бы его человеку, угрожавшему мне кастетом. «Вот он, твой проклятый ключ. И ради Бога, оставь меня в покое».

Я хочу быть самим собой — скромным чертежником по имени Джон Т. Кэмбер, тридцати пяти лет от роду, женатым, продуктом трехлетнего образования в колледже, двухлетнего воспитания в армии и последующих тринадцати лет прозябания на грошовом жаловании. Если мою жизнь можно сравнить с норой — а она, похоже, ею и является, — я хотел бы забиться в неё как можно глубже и найти там надежное укрытие.

Впрочем, мое паническое настроение оказалось мимолетным. Я разглядывал ключ, переворачивая его на ладони, и паника постепенно отступала. Я бросил взгляд на леди с хозяйственными сумками — она тоже смотрела на ключ. Я спрятал его в карман, решив немедленно выбросить, как только сойду с автобуса. Выброшу как можно дальше в кусты и вновь почувствую себя свободным. Ничего не знаю и не желаю знать. Чист, как стекло. Узколицый остался в Нью-Йорке, больше я его никогда не увижу.

Когда на своей остановке я вышел из автобуса, ключа я не выкинул. Он продолжал лежать у меня в кармане. Я даже не коснулся его пальцем. Я передумал.

Так или иначе, я уже оказался втянутым в какую-то нелепую историю, и возвращение ключа законным владельцам представлялось мне единственным способом выпутаться из нее. Они знали, где я садился в автобус, и, если ключ им действительно так необходим, завтра явятся туда снова. Их дела меня не касались, как не имела ко мне никакого отношения гибель старика по имени Шлакман. Мне хватало своих забот, поэтому, когда они снова явятся за ключом, я сразу же верну им его. Может быть, добавлю несколько слов, объясняющих причины моего поведения. «Возьмите ключ. Я не знал, что он у меня, а потом обнаружил в кармане, куда его, наверно, положил старик. Не знаю, что это за ключ, и знать не хочу».