Ключ-город - [31]

Оставив людей на Облоньи, Морткин с трудом пробрался сквозь множество коней, детей боярских и датошных людей во двор. На крыльце увидел Звенигородского. Боярин замотал головой, поманил рукой.

Поглаживая бороду, сказал:

— А волокся-то зря, Василий. Гонец государеву грамоту привез: служилым людям, какие к городовому строению приставлены или запасы к городовому делу пасут, великий государь Борис Федорович указал в поход на татар не ходить.

У Морткина затряслись руки. Срывающимся голосом вымолвил:

— Многомудр и многозаботлив пресветлый наш государь Борис Федорович.

Звенигородский покивал носом, засопел:

— Многомудр, зело многомудр… Поди голову Четвертинского отыщи, датошных людей под начало ему отдай, да и езжай обратно со господом. — Тихо: — Я твой дар помню…

Морткин отыскал Четвертинского. Голова стоял у тына, размахивая плетью, корил за что-то боярского сына.

Поехали смотреть датошных. Мужики — смотреть срамно, плюгавые. Только холоп Михалко Лисица по-настоящему годен к ратному делу. Голова вздохнул, почмокал губами: «Лукавит князь Василий, сын Федоров, — дает ратных людишек, что дома к делу не гожи. По совести рассудить, какой хозяин даст на войну настоящего мужика. Охте! Все перед богом и великим государем грешны». Сказал:

— Ладно. Быть твоим датошным людишкам под моим началом к ратному делу.

7

Смоленской рати указано было идти к главному стану — в Серпухов. Две недели тащились по весенней распутице. Лило сверху, плескалось под лошадиными копытами. Останавливались ночевать у деревень. Места в мужицких избах ратным не хватало. Начальные люди и дети боярские забирались на печи и полати. Датошные люди валились в грязь, где сморит сон.

Оверьян Фролов уныло шлепал на совсем заморенном коньке. Напитавшийся водою ратный колпак, набитый паклей, давил голову, в набухшем кафтане не повернуться. Из датошных людей один Михайло Лисица смотрел весело. Размочит в лужице сухарей, пожует толокна, выжмет кафтан и завалится тут же, не перекрестивши лба.

Датошные мужики просыпались задолго до света. От мокроты ломило кости. Лисице — хоть бы что, спал, пока трубный рев не поднимал рать.

Под Москвой выглянувшее из туч солнце обрадовало ратных весенним теплом. К полудню припекло так, что от мокрых кожухов и кафтанов пошел пар. У Серпухова уже собралась стотысячная рать. Подходили все новые и новые ополчения. Передовые полки стояли в Калуге. В Коломне — сторожевой полк, в Алексине — стан правой руки, левой — в Кашире. Ходили слухи, что в степях уже показалась орда. В начале мая в главный стан приехал из Москвы Годунов с пышной тысячной свитой знатнейших бояр, дворян, стольников, стряпчих и жильцов. Две тысячи стремянных стрельцов в цветных кафтанах тянулись по обе стороны царского поезда.

Для встречи татар на берегах Оки собралась огромная, невиданная на Руси рать. На лугу далеко раскинулся пестрый город шатров. Каждый день Годунов смотрел полки и давал пиры служилым людям. Датошные мужики, томясь бездельем, валялись на траве, вспоминали оставленные избы, глядели на безоблачное небо, говорили, что рожь сильно пойдет в рост. Михайло Лисица бродил среди датошных, прислушивался, о чем толкуют мужики. Оверьяну, подмигнув, как-то сказал:

— По мне, такая война — хоть до смерти. Не то что у боярина кирпич жечь. Одна беда — толокна мало, а царь только дворян да детей боярских потчует.

Шесть недель стояла рать на берегах Оки. Приели у соседних крестьян хлеб, вытоптали луга. На Петра и Павла рано утром в царский стан прибыли крымские посланцы. Посланцев нарочно повели дальней дорогой вдоль стана, чтобы татары могли видеть грозную царскую рать. Крымцы косились на гарцевавших в железных доспехах детей боярских, на ряды стоявших под ружьем со всей ратной приправой стрельцов и сбившиеся плотными четырехугольниками дружины городских ополчений. По знаку князя Куракина, начальствовавшего над пушечным нарядом, ударили разом все сто бывших при войске пушек. Послы повалились на землю. Один Мурза-Алей, знавший хитрости московских людей, остался на ногах.

У царского шатра, сияя латами, стояли на карауле рыжеусые и голоногие немцы-копейщики. Ошеломленные ревом труб, пушечной пальбой, лязгом оружия, сиянием золотого шлема на голове царя, послы, оторопело хлопая глазами, стояли перед Годуновым. Один видавший виды Мурза-Алей по-прежнему оставался невозмутимым. Прижав к сердцу руки, он заговорил; от имени Казы-Гирея передал, что хан вовсе не собирается воевать с русскими, а желает вечного мира и готов со всею ордою идти против врагов московского царя. Годунов и бояре решили послать в Крым своих послов — взять с хана клятвенное подтверждение грамоты о вечном мире, заключенном с татарами при Федоре.

Все — от воевод-бояр до датошных мужиков — радовались бескровному окончанию похода. Злопыхатели, ухмыляясь в бороды, шепотком говорили, что Казы-Гирей и не думал идти на Русь, а поход есть не что иное, как хитропышные годуновские козни — хочет-де Бориска прослыть спасителем отечества.

Оставив на берегу Оки малую сторожевую рать, потянулись ратные люди обратно. Стрельцы ушли — одни в Москву, другие на литовский и шведский рубежи. Дворян, детей боярских и датошных людей распустили по домам.