Клятву сдержали - [19]

Он ушел. У нас с Симоном отлегло от сердца.

В тот же вечер, соблюдая всяческую осторожность, передали суть нашего разговора с Софиевым раненым. И мы видели, как у многих радостно заблестели глаза, как люди посветлели лицом.

А через несколько дней по лагерю прошел невероятный слух: у кого-то из военнопленных есть номер «Правды». Эта потрясающая новость передавалась под огромнейшим секретом, но вскоре о ней знали все военнопленные. «Заполучить газету хотя бы на десять минут! Подержать ее в руках! Своими глазами удостовериться в том, что наша армия сражается, бьет врага», — эта мечта целиком завладела нами.

— Сенька, — обратился Симон. — Ты можешь все. Сделай так, чтобы газета побывала у нас.

И вот однажды ночью Сенька-цыган позвал нас, таинственно прошептал:

— Достал!

Провел в перевязочную и, сияющий, вручил Симону номер «Правды». Затасканный, зачитанный до дыр, порванный на изгибах. Но это была наша советская газета!

Номер оказался довоенным. Это несколько разочаровало нас, и все же с огромной радостью мы держали его в руках, просматривали. Мы словно вышли на волю, вернулись в тот мир, откуда пришли, где каждая мелочь, каждая деталь были родными и дорогими до боли в сердце…

Софиев, вероятно, все же сделал из нашего последнего разговора соответствующие выводы, потому что время от времени намеками, обиняком стал сообщать, что делается на фронте. Однажды шепнул:

— Ну, ребята, держитесь! Немцы еще больше свирепеют…

— А в чем дело? — спросили мы.

— Под Москвой у них опять осечка получилась. Наши дали прикурить!

Глаза его улыбались.

Теперь было понятно, почему охранники в лагере словно взбесились. Из баланды исчезли даже те микроскопические кусочки мяса, которые изредка в ней попадались. Хлеб стали выдавать полусырой, почти несъедобный. Немцы придирались к каждому нашему движению. Не было дня, который не заканчивался бы расстрелами ни в чем неповинных людей. Одновременно лагерное начальство усилило пропаганду за вступление в полицию. Мы понимали, в чем дело: свои подразделения гитлеровцы перебрасывали на укрепление фронта.

На стенах бараков немцы стали вывешивать номера грязного предательского листка «Нова Шепетовщiна». В этой продажной газетенке много было трескучей болтовни о мощи и непобедимости фашистской армии, о ее победоносном шествии на восток. Но мы уже умели хорошо читать между строк. И если, скажем, в газете говорилось о том, что «выравнивая линию фронта, доблестная армия фюрера» отошла за Мосальск, значит наша Красная Армия заставила ее это сделать.

Потом в лагере появились немецкие листовки. Отпечатанные на дрянной, шершавой бумаге, они раздавались каждому во время получения баланды. И здесь, обращаясь с призывом ко всем бойцам и командирам Красной Армии прекратить сопротивление, фашисты не удержались от своей хвастливой болтовни. В листовке говорилось, что Сталинград якобы давно пал, Кавказ полностью занят победоносной армией фюрера, что вот-вот падет Москва, Гитлер въедет в город на белом коне.

— Что это значит? — воспользовавшись удобным случаем, спросил я у Софиева, показывая ему листовку.

— Удивляюсь! — Он вскинул тонкие брови.

— Чему ты удивляешься? — не понял я.

— Удивляюсь, как ты можешь всерьез воспринимать всю эту гадость! ответил Софиев. — Неужели ты до сих пор не изучил фашистов?

Больше ни о чем не нужно было спрашивать.

Софиев между тем осмотрелся, проверил, не наблюдает ли кто за нами, тихо произнес:

— Скажи Симону, что я хотел бы с ним повидаться. Завтра.

Я передал его слова Симону, и на следующий день они встретились. Разговор оказался очень важным для нас.

По ночам ко мне иногда приходили сны, в которых я все еще был студентом. Свободным, счастливым, среди друзей. Иной раз я подолгу беседовал с мамой, с отцом и всегда встречался с ними на маленьком нашем дворике позади дома, который был облит теплым и ласковым крымским солнцем… Потом почти каждую ночь во сне я стал убегать из лагеря. И побеги всегда были удачными. Уверенность в том, что наконец смогу вырваться из неволи, была настолько сильной, что я часто просыпался с чувством полной свободы. И в тысячу раз тягостнее было разочарование.

Мысль о побеге становилась все неотвязнее. У нас с Симоном было уже продумано около десятка различных вариантов. В одном из них мы хотели воспользоваться опытом грузина Георгия. Но это оказалось невозможным. Вскоре после его побега немцы пустили по проволоке электрический ток. Второй вариант строился на случае, если мы попадем в рабочую команду за пределы лагеря. Но и это оказалось неосуществимым: мы уже числились как врачи, на работы в город нас перестали посылать. Кроме того, связанные с подпольем Софиева, мы имели право бежать только с его разрешения. А Софиев не однажды давал нам понять, что мы в лагере пока нужны больше, нежели на воле.

Но вдруг он сам заговорил о нашем освобождении. Заговорил в тот день, когда они встретились с Симоном. Разговор происходил в перевязочной, мы с Симоном принесли ему больничный журнал, якобы для проверки. Встреча была одной из тех редких, когда нам никто не мешал.

— Ну что, — спросил Софиев у Симона, — все же думаете бежать?