Клятва Тояна. Книга 1 - [39]

Толмач едва поспевал за объяснениями Тыркова.

— Три сына было у Ноя. Москва числит себя от Иафета. Но слыхал я, что и у наших народов в седьмом колене от Иафета был князь Татар. Коли так, мы пришли с одной стороны и нам нечего делить. Пока русияне делились, они были слабы. Когда ордынцы стали делиться, они стали слабы. Сюда эушта пришла раньше. Кто спорит? Но Москва строит Сибирь не только для себя. Она ищет здесь дружбы.

— И соболя, — подсказал Танай.

— И соболя, — охотно подтвердил Тырков. — И общую землю. Я ведь вам не зря сказывал про других сибирских князей и про то, что с ними за Москвою сталось.

— Зачем нам знать о плохом плене? — прищурился Танай. — Чтобы напугались?

— Вот те на! — хлопнул себя по коленке Тырков. — Разве ж такого молодца испугаешь? — но на рассеченной ноздре его вздулся, заплясал белый рубец. — Значит, по-твоему, княжич, медведя убил не тот, кто убил, а кто пришел следом и хочет есть? Ловко!

— Мне не нужны чужие слова. У меня свои есть!

— Ну если так, поверь от сердца. Не пугать я пришел, а советовать. Чтобы наперед было когда подумать. Еще спасибо скажете…

Пока они мерялись словом, Тоян внимал им душой.

Дерзость сына сначала испугала его, потом наполнила гордостью. Так и надо держаться в разговоре с сильным — независимо. Но и терпеливая уверенность Тыркова ему понравилась. Она успокаивала.

Откуда пришла Эушта?

Откуда пришла Москва?

Тырков говорит: от Ноя.

Пророк Мухаммед говорит: от Аллаха!

Старики говорят: из вечности.

Иль алла!

Когда-то на том же почти месте, где теперь сидит Танай, стоял он, Емек-Эушта, такой же юный и такой же дерзкий, а на месте Тыркова возлежал Кучум-хан, властитель остатков Сибирского улуса, но в груди у него не было мудрости. Уходящий день слепил его местью.

Откуда пришел Кучум-хан?

Сколько врагов у Эушты?

Что ответить Москве?

Надо думать. В ушедшем дне живет день, который еще впереди. Иль алла!

И Тоян думал. Думал и вспоминал.

В стране Сиб-ийр

Было время, когда эушты не было, а был телеутский народ очу, и кочевал он в стране пестрых гор и высоких равнин по ту сторону Алтая и Саян между Черным Иртышом и чистоводной Селенгой. Не сосчитать туманы, висящие над Селенгой, так она длинна, но ее приток Орхон вдвое длинней, а его туманы вдвое гуще. У Орхона есть свой приток — Тола, а у Толы — свои притоки. Много быстрых и медленных рек течет на той стороне земли — все не сосчитать. Они похожи на деревья, которые растут вдоль Тенгри — Вечного Синего Неба. Их ветви и корни, переплетаясь, соединяют горы и озера в одно целое.

Так и очу. Со многими племенами переплелись они. Их дочери становились женами меркитов, тайчиутов, татар. Их сыновья приводили себе кереитских, найманских, киятских жен. Их кочевья объединялись. Но где один пасет скот и этим кормится, другой норовит отобрать скот и пастухов и черные юрты на колесах. Добыча дает ему силу, сила — власть. А власть делает человека спесивым, нашептывает в ухо: разве может солнце сиять на небе рядом с луной? Разве хан равен багатуру[72] или мергену?[73] Разве сильному к лицу считаться сородичем слабого?

Богиня земли Этуген, дух огня Ут и охранитель стад Эмегелджи объединяли их, внутренняя вражда разъединяла. Поэтому и не дала им судьба общего имени.

Общее имя дали им люди соседних земель. Воспользовавшись распрями в большом доме родственных племен, они стали приходить в него за легкой добычей. Непокорных садили на кол или прибивали к деревянной скамье, остальных угоняли в рабство или обкладывали тяжелой данью. Так делали каракитаи из Семиречья, так делали тангуты из государства Великое Ся, так поступали чжурджени из страны Цзинь, что укрылась за могучей китайской стеной.

Вдоль этой стены, в Тамгаджских горах и у озер Буир-нур и Кулуна-нур обитали татары. Они признали старшинство чжурдженеи. Их имя и стало общим для остальных. А чтобы не возникало путаницы, ближних татар пришельцы стали называть белыми, средних черными, а дальних — дикими или лесными.

Стремясь уберечь кочевой дом от окончательного разорения, собрал найманский хан Тоян у себя в ставке на реке Алтай предводителей соседних племен. И решили они объединиться в оборонительный кенеш[74]. И рассек каждый в знак верности остальным жеребца и кобылицу. А те, кто не захотели присягать, ушли прочь. Среди них — брат Тояна Буюрук-хан и сын Тояна Кучлук.

Буюрук сказал:

— Родиться вместе — не значит, что и умирать вместе. Я убираю руки.

Кучлук сказал:

— Я и сам себе сила. Ее хватит, чтобы отразить наглых каракитаев и истребить мусульман с их безумным Ала-атдином. Так подсказывает мне хранитель судьбы и счастья Заягачи.

А в это же самое время в межречье Толы и Керулена молодой хан Темучжин собирал свой кенеш. Но не Заягачи поминал он в своих призывах, не Этуген или Эмегелджи, а хранителя войска Сульдэ. Потому что считал: удачлив тот, кто нападает, а не тот, кто обороняется.

Говорят, Темучжин родился с запекшимся сгустком крови в кулаке.

В тот день, когда это случилось, его отец Есугей- багатур взял в плен давнего своего недруга-сородича татарского Темучжина-аку. Желая почтить и одновременно унизить доблестного противника, он назвал своего первенца Темучжином.