Клятва Тояна. Книга 1 - [105]

Позже Тырков встречал в тайге особые знаки: их-курр. Они назывались тень медведя и указывали на место, где охотник пригласил к себе в гости Когтистого Старика или Когтистую Старуху с детенышами. Их-курр обозначались крестом. Душа-тень никак не обозначалась. За ней следовала душа-птица. Она тоже никак не обозначалась. Разве все можно понять и верно изобразить? Глядя на те знаки, Тырков вдруг осознал, что не притворством живут остяки, а волшебными сказками. Просто сказки эти на суровой земле, как цветы, тускло вырастают. Главное в них — вера, что ничто в жизни не исчезает бесследно, все повторяется, пусть и в новом облике. Того же медведя взять. Благодаря ему люди обрели целительную силу и выносливость, породнились с Нуми-Торумом… Человек, которого задрал шелап, по общему мнению, грешник. Недостойными делами своими он прогневил небесного бога, и тот послал ему земное отмщение.

Вот и Тырков, получив от иноземца зловредную бумагу, вдруг почувствовал в себе медведя. Вспышка ярости ослепила его. Кабы проезжий гость на ту пору под рукой оказался, выдернул бы его Тырков из крытых саней, как морковь из насыпной грядки, да и шмякнул оземь. Только мокрое место от него и осталось бы.

Но тут вспомнилась Тыркову сказка про царя-медведя, про то, как подкараулил он, в колодце сидючи, человеческого царя, высунулся и цап за бороду. Очень успокоила эта сказка Тыркова. Небось, кто-нибудь вот так же подкараулит в дороге датского иноземца, сграбастает в кулак и проучит его за всех обиженных и обсмеянных.

За первой сказкой тот час пришла другая — как медведь поймал тетерку, а лиса у него спрашивает: откуда ветер дует? Ему бы сказать: с севера, от этого зубы теснее смыкаются, а он, простая душа, возьми и ответь: с запада. Пасть у него от таких слов и раззявилась, добыча из нее и вылетела. Вот и у Тыркова так: привык говорить, что есть, а не как выгодней. Рядовые казаки и простодушные сибирцы его за это уважают, а которые при власти, да при богачестве шибко сердятся. Сказали бы они богу прямое слово, да черта боятся, сделали бы доброе дело, да худое покуда не доделано…

Синица на священном столбе па-парге вдруг забеспокоилась, глянула вглубь карамо одним, потом другим глазом-бусинкой, сделала несколько испуганных прыжков. И вовремя. В то место, где она только что сидела, с ноющим свистом вонзилась стрела. Она была вполовину меньше обычной, но имела острый наконечник и орлиное оперение. Сразу видно, охотничья.

Тырков глянул в ту сторону, откуда прилетела стрела, и увидел мальчонку лет пяти. Он был одет в шкурки оленьих телят. Волосы у него кружком стрижены, лицо круглое, как луна, щелочки глаз к бровям убегают. Досадуя на свой промах, мальчонка закладывал в лук вторую стрелу.

— Тя мас[323], - поспешил остановить его Тырков.

По тот упрямо вскинул лук:

— Хоседем-боам[324], - объяснил он свое упрямство.

Теперь понятно. Маленький соль-куп из глухариного рода сэнгыль-тамдыр думает, что в зеленогрудой птахе прячется носительница зла Хоседем. Вот и решил убить ее. А Тыркову синица напомнила светлый образ дединьки Елистрата, его немеркнущую душу… И так бывает: в одном и том же разные люди противоположное видят.

— Чаптам, — улыбнулся Тырков, не без труда отыскав нужное слово. — Сказка, говорю. Понимаешь: чап-там! А ты настоящий богатырь. Да-а! По-вашему это будет… сенг-ира. Ну так вот, ты сенг-ира и есть. Согласен?

Мальчонка ответно улыбнулся. Он догадался, о чем ему говорит больной русиянин.

— Значит, договорились… А ну-ка, покажи мне свое оружие, — Тырков призывно махнул рукой. — Не бойся! Ежели Бабы Яги не испугался, то я тебе и вовсе не страшен.

Сам того не заметив, он назвал Хоседем-Боам более привычно для русского слуха — Бабой Ягой. А ведь и правда Баба Яга! С мужем на небе не ужилась, сбросил он ее вниз, как Нуми-Торум своего Шелапа. Вот и напускает она на людей болезни, порчу, непогоду, пожирает их души. Бр-р-р!

У каждого народа своя Баба Яга есть. У обских татаровей — Сары Чэч или Желтая Дева, у казанских — Шурале или Су Анасы, у ногаев — Албаслы, у бухаретян — Мартук… До того уродлива эта Яга, что старые груди ей приходится закидывать за спину, чтобы не путаться в них. На руках у нее острые когти, на ногах — копыта или птичьи стопы, а через пустую спину видны все ее вонючие внутренности. Русийская Баба Яга но сравнению с ними просто красавица. И душ людских она не пожирает, только над плотью властвует…

Тем временем мальчонка подошел к ложу Тыркова и доверчиво протянул ему лук.

— А ну-ка, посмотрим, — Тырков бережно принял оружие из его рук. — И лук у тебя, Сенг-ира, богатырский! Для настоящего охотника сделан. Мал да удал!

Лук и правда был сделан на славу: основа склеена из гнутых полос березы и кедрового дерева, сверху обтянута тонкими полосами вываренной бересты; тетива из крапивы и тончайших берестяных перевивок натянута так туго, что звенит. Древко у стрелы еловое, наконечник острый, как игла, с зазубренными концами. Только таким и можно Страшную Старуху просечь…

Не удержавшись, Тырков погладил мальчонку по жестким волосам с начавшей нарастать на затылок косицей. Детские годы быстротечны: сперва — сосунок, потом — стригунок, дальше — бегунок, еще дальше — игрунок, а там и в хомут пора! Вот и у остяцких сынков от колыбели до охотничьей тропы одна забава — взрослым подражать. Коли заплачет во сне, лук ему для успокоения кладут или обрывок аркана, де подрастет, научится набрасывать на оленей. А еще всякие погремушки подвешивают, чтобы злых духов отпугивать. Ему охотником быть, вот пусть и учится!