Клятва Тояна. Книга 1 - [102]

Тырков невольно глянул на ту из украсивших священный столб тарелок, которая запечатлела воображаемый лик Этпос-ойки, и жалеючи вздохнул. Остяки, как дети, не уразумели пока несовместности света и тьмы, а потому до сих пор пребывают в идольстве и кумирстве. Пробовал Тырков объяснить им, что гнетет их не только дремучий болотный север, но и лунные начала в их душе. Услышав про луну, болота, мраки, они радостно кивали головами. Ну что ты с ними будешь делать? Не навязывать же им свои понятия силой? Надо ждать. Вырастут же они когда-нибудь из детского недомыслия. Еще дед Тыркова, покойный ныне Елистрат Синица, любил говаривать: «Когда душа дозреет, тогда и дело сделается». И прибавлял поучительно: «Кнута в оглоблю не заложишь. Стало быть, терпение запрягай и доброе слово. На них тебе всяк родня будет!»

Кто-кто, а уж дединька Елистрат истину эту своим примером доказал. За грехи предков своих при рождении он корявое тело получил — спинка горбоватая, кожа дряблая, как у иссохшейся репы, волосья дыбом во все стороны торчат — хоть примасливай их, хоть режь под корень. Другой бы на его месте обиженным вырос, мстительным, нелюдимым, а он — нет. Улыбчивый, ласковый, полетный. А златоуст — каких на тысячу и один не сыщется. Как учнет разговоры говорить, шутки-прибаутки всякие, наставления, былички, хитромудрия или успокоения, совсем другой человек. Краше его в тот час никого и на свете нет. Распушит перышки, приосанится, хвост задорно вскинет, как эта вот залетная птаха, и свои «пили-пили» на разные лады давай источать. Потому, видать, и нарекли его Синицей, а не Горбачом или Репой, или еще как-нибудь.

«Синица… — мысленно повторил Тырков. — И как это я сразу-то не сообразил, что за крылышки надо мной пропорхнули? Видит Бог, это душа дединьки Елистрата попроведать меня надумала. Кому же еще?»

Он вспомнил поверье солькупов, де душа человека после его смерти становится птицей. До того, как вселиться в новорожденного, она живет на дереве душ, летает, где хочет. И название у нее не простое: душа-птица, душа-имя или четвертая душа.

«Тьфу ты! — остановил себя Тырков. — Но я-то не новорожденный! И не соль-куп вовсе! Ко мне эти придумки не относятся… Хотя как сказать. Кто не умирал от самострельной стрелы, тому не понять, как это заново на свет народиться…»

«Русийские люди по-другому мыслят, — тут же возразил он самому себе. — Что Богом дано, им и возьмется. Коли потребуется Создателю, он безо всяких там птиц души вместе с именами переселит. Да и зачем новому старое?.. Опять же не в обычай русиянам души умерших по счету раскладывать, где из них вторая, а где четвертая. Душа на то и душа, чтобы единой быть. Божеской! Мир от двоедушия и троедушия стонет, потому как оно страшнее чумы и холеры. Иное дело Душа-человек. У такого грешное тело ни совесть не съест, ни прямоту, ни добролюбие. Вот как у дединьки Елистрата, вечная ему память».

Тепло стало на сердце у Тыркова, покойно. Вспомнился ему легкий неугомонный прародитель, а заодно тучные стада коров, лошадей, овец, при которых он в перегонщиках ходил. Очень уж любил дединька животных, жалел их, не понукал зазря, хоть и путником при них обретался. Бывал счастлив, когда стадо шло не на убой к городским мясникам, а просто перемещалось с места на место или закупалось на штучные торги. Тут уж его душа пела, наружу рвалась, общения просила.

А как дединька церковный звон любил! До умопомрачения. Любил, когда церкви народом захлебывались. Знал всех пономарей в Новогородских, Белгородских, Важских, Новосильских, Смединских и прочих землях. Утром, чуть свет, лез с ними на колокольню, чтобы полюбоваться, как от первого удара черти с земной тверди полетят в преисподнюю. Заработанные в нутах копейки налево и направо раздавал — всякому, кого гнула бедность. А уж коли попросит который из деревенских священников на погорелую или порушенную временем церкву денег собрать, так расстарается, что непременно оживет, украсится она, станет самой звонкоголосой в округе! Умел быть заодно и погонялой, и прошаком, и посыльным, и дорожным писчиком и еще Бог знает кем. Это споначалу девки на него жалеючи глядели, как на перехожего каженика, дурачка деревенского, а уж после стали виться подле, как пчелы у цветочных середышей. Одна из них — Маюта — отбила его себе в мужья да и нарожала от сердца семь сыновей, девять дочерей — и никто из них от хворей и несчастья не помер, хотя смерть вокруг детишек нещадно косила. Сумел дединька превозмочь судьбу, неласковую к нему с ранних лет.

К тому времени, как заневестилась старшая дочь его Аннушка, у вологодского тыркаса[319] средней руки Авдея Тырыкуши[320] сын Фома первую бороду отрастил. Елистрат с Авдеем крепко не ладили, зато дети их по любви сошлись. Не захотел Фома отцовское дело наследовать, подался в казаки, благо надобность в них завсегда есть. Так вот и откатилось яблоко от яблони. Сгладились его бока, сгладилось родовое имя. Фома стал писаться сыном Тырковым. И Василей Тырковым пишется, но по натуре своей он куда как ближе к Елистрату Синице.

Бывало возьмет дединька внука с собою в перегон и давай беседовать. Всё, говорит, примечай, где какие люди живут, как меж собой изъясняются, близки ли к Богу или дьяволу в рот заглядывают. В каждом слове указка есть, кто из какой местности или из какого там народа будет. Взять, к примеру, заглавное слово — церковь. Одни выговаривают его, как надо, другие с перековыркой — тщерковь. Вот и смекай себе: этот из Вязников будет или откуда-то с Оки. Только там тщеркают. А дальше — за Окой, почитай, до Нижнего Новгорода, привыкли молвить черква. В Пскове, у Ладоги, на Вологде, или под Москвой чаще услышишь черковь. Ну а уж владимирский житель или там переяславский будет и чвакать и цекать. Из церкви он непременно сделает цчеркву. Вроде бы ничего особенного, а ты уже знаешь — из каких краев человек. Ну и заводи с ним беседу сообразно его отчинным интересам. Ежели это коренной северец, с ним лучше поминать Спаса или Николу Угодника, покровителя странствующих, бедных и страждущих, Зосиму с Савватеем. которые Соловецкий монастырь основали, Кирилла Белозерского или Тихвинскую Богоматерь. Выходцы из серединной Русии, где много оврагов, мелких водоемов и скотных выпасов, охотней на священномучеников Параскеву-Пятницу и Власия откликнутся, а уж которые с Киевской Руси идут, тем краше всего святой пророк Илия и София — Премудрость Слова Божия. Правильно учнешь разговор, с пользою и кончишь. Потому как приветливый да понятливый, да боголюбивый не чином берет, не мошной, а умным подходом. У него своя власть — знание. А уж коли к знанию приложить усердие вкупе с терпением, совсем ладно будет.