Клятва на верность - [8]

Оглянувшись, Влад увидел, что Фролов с Фазайдулиным пытаются оттащить от закрытой двери уборщицу. Та молча цеплялась за дверь, не желая выпускать грабителей. Оставшиеся в магазине последние покупатели ошеломленно жались к прилавкам. Никто из них и не пытался помочь ни милиционерам, ни уборщице.

Жующий легавый наконец проглотил застрявший у него в горле кусок и цепко ухватил Владика за ворот рубашки. Второй рукой он сорвал маску с лица юного грабителя. А Владик, пользуясь тем, что милиционер был выше, змеей закрутился на месте, ринулся в сторону — раздался треск рвущейся материи, воротник остался в кулаке миль-тона, мальчик кинулся в подсобку, думая выбраться на улицу через служебный выход. Он юркнул в темную кишку коридора, помчался вперед, на дуновение свежего воздуха и уже добежал до закрытой двери с табличкой «ВЫХОД», как вдруг дверь распахнулась и врезала ему прямо по лбу. В дверной проем полезли испитые хари грузчиков. «Куда, паскуда, бежишь?» — рявкнул один из них — и Владик пулей понесся обратно, в торговый зал, там собираясь в отчаянном порыве броситься в дверь напролом. Но, вбежав в зал, он сразу оказался в цепких объятиях долговязого милиционера. Из подсобки гурьбой вывалились трое грузчиков. Дыша водочным перегаром, они ухватили Влада за руки, но он еще несколько раз сумел ударить ногой милиционера, чем привел его в полное бешенство. Уже не сдерживаясь, тот начал дубасить кулаками пацана по лицу.

Владик еще пытался бить одного, второго, снова первого, потом его били, а когда уже стали скручивать руки, он с облегчением увидел, что входная дверь магазина открыта, друзей простыл след, а значит, все его маневры были не напрасны…

Глава 3

Михаил Юрьевич Сапожков уже десять лет был начальником пензенской колонии для малолетних преступников, так называемой «малолетки». Родился он в семье музыкантов, имел абсолютный слух и все прочие данные стать неплохим пианистом. Но как иной раз водится в жизни, все испортил дурацкий случай — в драке ему сломали два пальца на правой руке, и на музыкальной карьере можно было ставить крест. Мишка сильно горевал по этому поводу, а потом озлобился на весь белый свет и почему-то решил непременно найти своих обидчиков и отомстить им — для чего, недолго думая, после окончания школы, ни с кем не посоветовавшись, поступил в училище Министерства внутренних дел. Так и определилась его карьера. На фронт его не взяли по причине изуродованных пальцев, и он провел всю войну в тылу, во внутренних войсках, конвоировал на пересылках дезертиров и предателей, охранял в лагерях осужденных врагов народа и членов их семей, и сейчас, в 1973 году, пятидесятичетырехлетний подполковник должен был перевоспитывать малолеток — причем, по его убеждению, — любым действенным способом. Михаил Юрьевич презрительно называл проявления сострадания к малолетним преступникам «интеллигентской мягкотелостью» и «мелкобуржуазной сентиментальностью», считая и то и другое примером человеческой глупости. Граничащая с холодной жестокостью озлобленность подполковника Сапожкова, впрочем, имела объяснение в глубоко сидящей в нем обиде на свою судьбу: он давно уже понял, что в юности совершил роковую ошибку, которая стоила ему нормальной человеческой жизни — в каком-нибудь крупном областном центре, на сытной должности, с сисястой блондинкой женой и детишками-отличниками. Теперь, по прошествии четверти века, когда никого из тех пацанов, кто втянул его в ту злополучную драку и кто сломал ему пальцы и судьбу, он так и не нашел, он понимал, что своим скоропалительным поступлением в ментовское училище добровольно посадил себя в зону, откуда теперь сможет выбраться разве что после выхода на пенсию. И мстить ему за свою убогую бобылью судьбину оставалось разве что вверенным ему юным правонарушителям. И он мстил им со всей яростью, на которую была способна его озлобленная душа…

Старшина Игорь Петренко, старший надзиратель, докладывал о прибытии новой партии осужденных. Подполковник Сапожков почти не слушал — знал он все эти петренковские доклады назубок.

— Ну что ж, старшина, прибыли молодые строители коммунизма, — оборвал он его на полуслове, рассеянно листая вчерашний номер «Правды». — Наш долг достойно их обтесать для новой жизни. Кто-нибудь особенный есть среди вновь поступивших?

И старшина рассказал о Владиславе Смурове, пятнадцатилетнем пацане из Казани, осужденном на пять лет за ограбление магазина. С виду вроде тихоня, а как зыркнет на тебя — ну просто настоящий волчонок, охарактеризовал его Петренко. Местный следователь с ним месяц мучился, все хотел из него выбить имена сообщников — их трое было, — да тот молчал, как Зоя Космодемьянская на допросе в гестапо, никого не выдал, всю вину на себя взял. А пока по этапу шел, в вагоне все время бузил, порядок нарушал, свары устраивал, волчонок! Вот с этим придется особо повозиться, осторожно порекомендовал напоследок старший надзиратель.

Сквозь очки в истертой костяной оправе проницательные глаза начальника колонии уставились на рослого старшину.

— Ну разумеется, дорогой мой Петренко, вот сейчас мы отбросим все текущие дела и займемся перевоспитанием нашего юного бунтаря. Мы ведь всего-навсего располагаем контингентом малолетних преступников в пятьсот человек, и они все могут подождать. Не говоря уже о хозяйственных делах колонии, о подготовке к встрече комиссии из министерства, которую обещают к. нам направить со дня на день.