— Но тогда о чем же мы будем говорить? — спросила она. — Я должна чем-то занять сорок пять минут, а то мне не дадут отгул.
— Институциональный сексизм в полицейской службе? — предложила Элизабет.
— Я хотел бы послушать о противозаконном расстреле Марка Дугана — с санкции властей и…
— Сядь, Рон!
Так весело и приятно они провели час, после чего Донну горячо поблагодарили, показали ей фотографии внуков и пригласили остаться на ланч.
И вот она ест салат в «первоклассном современном ресторане» — если верить меню. Без четверти двенадцать рановато для ланча, но какой же полицейский откажется от дармового угощения? Донна отмечает, что пригласившая ее четверка не только управляется с полноценным ланчем, но и откупорила бутылку красного вина.
— В самом деле, изумительное выступление, Донна, — говорит Элизабет. — Нам ужасно понравилось.
Элизабет напоминает Донне тех учителей, которые месяцами наводят на тебя страх, а потом выводят «отлично» в году и плачут, расставаясь. Может быть, дело в твидовом пиджаке.
— Ослепительно, Донна, — подхватывает Рон. — Можно мне называть вас Донна, любовь моя?
— Можете называть меня Донной, но, пожалуй, не называйте «любовь моя», — говорит ему Донна.
— И то верно, милая, — соглашается Рон. — Запомню. Да, насчет той истории про украинца с парковочными талонами и цепной пилой. Вы можете недурно зарабатывать вечерними выступлениями. Я знаю кое-кого, хотите, дам телефон?
Салат — объедение, думает Донна, а она нечасто так думает.
— Из меня, наверное, вышел бы потрясающий контрабандист.
Это вступает Ибрагим — тот, кто на лекции упомянул «Центрику».
— Все дело в логистике, не так ли? И еще в развеске, а это я с удовольствием, развешу самым точным образом. А для счета денег у них теперь машинки. Все по-современному. Вы кого-нибудь ловили на контрабанде героина, Донна?
— Нет, — признается Донна, — хотя планирую.
— Но правда, что у них есть машинки для пересчитывания денег? — интересуется Ибрагим.
— Да, есть, — говорит Донна.
— Удивительно. — Ибрагим опрокидывает стаканчик вина.
— Мы быстро начинаем скучать, — добавляет Элизабет, тоже опустошив свой бокал. — Упаси нас бог от оконных задвижек, женщина-констебль де Фрейтас.
— Теперь говорят просто констебль, — сообщает Донна.
— Понятно, — поджимает губы Элизабет. — А если я все-таки буду говорить: женщина-констебль? Вы меня арестуете?
— Нет, но стану думать о вас чуточку хуже, — отвечает Донна. — Потому что это ведь такая малость, а вы оказали бы мне уважение.
— Черт! Шах и мат. Ладно! — говорит Элизабет и губ больше не поджимает.
— Спасибо, — говорит Донна.
— Угадайте, сколько мне лет, — поддразнивает ее Ибрагим.
Донна колеблется. Ибрагим хорошо одет, у него прекрасная кожа. И пахнет от него замечательно. И в нагрудном кармашке искусно сложенный платок. Волосы редеют, но сохранились. Ни брюшка, ни второго подбородка. И все же, если взглянуть глубже? Хм. Донна смотрит на руки. Руки всегда выдают возраст.
— Восемьдесят? — решается она.
И видит, как паруса Ибрагима опадают, теряя ветер.
— Да, угадали. Но я выгляжу моложе. Я выгляжу на семьдесят четыре. Все подтвердят. А все дело в пилатесе.
— А вы что о себе расскажете, Джойс? — обращается Донна к четвертой в компании — маленькой седой женщине в лавандовой блузке и сиреневом кардигане. Та сидит с совершенно счастливым видом, упиваясь разговором. Рот на замке, зато глаза сияют. Как притихшая птичка, высматривающая, не блеснет ли что на солнце.
— Я? — отзывается Джойс. — Мне и сказать нечего. Была медсестрой, потом мамой и снова медсестрой. Боюсь, ничего интересного.
Элизабет коротко фыркает.
— Вы ей не верьте, констебль де Фрейтас. Джойс из тех, кто доводит дело до конца.
— Просто я дисциплинированная, — говорит Джойс. — Это теперь немодно. Если я сказала, что буду ходить на зумбу, значит, пойду на зумбу. Такая уж я есть. Интересный человек в нашей семье — моя дочка. Она заведует хедж-фондом, если вы представляете, что это такое.
— Вообще-то не представляю, — признается Донна.
— И я, — соглашается Джойс.
— Зумба была до пилатеса, — говорит Ибрагим. — Я считаю, совмещать их не стоит. Для основных групп мышц это противоестественно.
На протяжении всего ланча Донну глодал один вопрос.
— Можно мне спросить? Я понимаю, что все вы живете в Куперсчейзе, но как вышло, что вы четверо стали друзьями?
— Друзьями? — кажется, Элизабет смешно. — О, дорогая, мы не друзья.
Рон хихикает.
— Господи, любовь моя, какие мы друзья! Тебе долить, Лиз?
Элизабет кивает, и Рон подливает вина. Пошла в ход вторая бутылка. Часы показывают 12:15.
Ибрагим поддерживает.
— Не думаю, что здесь подходит слово «друзья». Мы не стали бы просто так общаться, у нас очень разные интересы. Рон мне, пожалуй, нравится, но с ним бывает трудно.
Рон кивает.
— Еще как трудно!
— А у Элизабет слишком обескураживающие манеры.
Элизабет кивает.
— Боюсь, что так и есть. Я всегда была не на всякий вкус. Еще со школьных лет.
— Джойс мне нравится. Думаю, Джойс нам всем нравится, — говорит Ибрагим.
Рон с Элизабет снова кивают.
— Спасибо, конечно. — Джойс гоняет горошины по тарелке. — Вам не кажется, что пора бы уже кому-то изобрести плоский горошек?
