«Клуб Шести» - [62]

Если, конечно, взберёшься.

Открыли скрипучую дверь, вошли в полную темень.

Главное — ветра нет. АВ зажёг принесённую свечу, осмотрелись. Спартак остался бы доволен. Пара солдатских коек без матрасов, печка, стол и две (Теодор догадался по смыслу) табуретки. Всё. А больше на вершине, ничего и не надо! Спасибо вам, дорогие собратья, за такой подарок! Ведь, жизнь, собственно, подарили!

На стене висела старая, замусоленная тханка, с которой ехидно улыбался нарисованный Будда, сидя в окружении сонмища разноцветных Богов и Богинь.

Теодору показалось, что вот как раз Им-то и не надо от него ничего, им и так хорошо. И только его собственный вопль о спасении может заставить этих самодостаточных Богов обратить внимание на его бренное существование и вмешаться в его судьбу. И Вам — спасибо, дорогие…

Дров не оказалось, не беда, вместе сходили к ближайшему сосняку, срубили пару засохших деревьев. Растопили печь. Запахло горящей ёлкой, словно Новый год только прошёл… Стало тепло и спокойно. Как мало надо человеку для счастья — обезопасить своё тело, хранительницу сознающей души.

Во «дворе» нашли ключ — он бил прямо в небольшой ямке, рядом с домом. Через полчаса котелок предлагал им вкуснейший горячий чай. Съели по бутерброду, большего не хотелось, организм отчаянно радовался избавлению от пыток восхождения.

Закурили предложенный АВ табак, скрутили самокрутки, разом затянулись. В доме и так пахло можжевеловыми благовониями, теперь же пространство наполнилось приятным дымом трубочного табака. Можно и без трубок, какая разница.

— Антон Владимирович, а вы зачем машину оставили на вокзале?

В печке хрустели сосновые ветки. Из котелка клубился аромат чая. Самокрутки тлели медленно и величаво. Друзья сидели у стола и не могли подняться, что бы перенести тела на кровати — ноги, осознав, что путь окончен, выключили собственные функции. А ползти не хотелось. Вот и сидели, потягивая чай и сигаретный дым.

— Если бы я не оставил машину на вокзале, то вы бы, Теодор, не проехали в электричке с этими замечательными людьми. Надо, уважаемый, хоть иногда, ходить, что называется, в народ.

— А зачем? Мне не плохо у себе в доме. Там мастерская.

— Это верно. Но. Таков самый простой способ не сойти с ума… — ???

— Я, к примеру, как и любой человек в нашей стране — верующий атеист. Одни крестятся, другие читают мантры, третьи ворожат или ещё что… и никто не верит, так как двадцатый век даром не прошёл: с одной стороны веру у нас выжгли в генах правящие совки, с другой стороны прогресс в такие дебри уже забрёл, что когда опять можно стало верить, уже и не верится ничерта. Атомы там, нейтроны, ДНК цепочками, клонирование и тому подобное.

АВ затянулся, поправил кочергой ветки в печке и, немного подумав, продолжал:

— А окончательно не верить человек не может. Вы только подумайте, что бы было, если бы люди окончательно разуверились в высших силах! О какой совести тогда речь? Честь? Достоинство? Обязанности? Бред. Тогда все эти «слова» не стоили бы выеденного яйца. Люди ели бы друг друга в буквальном смысле. Конец света.

Наверное, ещё и поэтому, совок долго не выдержал: государство, проповедующее атеизм — обречено на коррупцию и зверство в са-амых больших объёмах. Нет веры, значит — нечего терять, ТАМ никто ничего с тебя не спросит. Как всё просто…

Знаете, Теодор Сергеевич, я пришёл к выводу, что на самый большой и сложный вопрос обязательно ответ находится ну самый что ни на есть простой и лёгкий.

Теодор покурил задумчиво, но не вяло. Разговор начинал ему особо нравиться.

— А что с традиционным русским вопросом, разобрались?

— Это какой из «традиционных» — что делать или кто виноват?

Посмеялись. Смешно же. Это как раз и есть самые лёгкие вопросы. Виноваты все, а делать ничего и не надо, ибо — бесполезно. Живи, да и всё, как умеешь, и как позволяет совесть. Вот и весь сказ на традиционность русского параноидного синдрома.

— Ни тот и не другой, Антон Владимирович. Истинно традиционный русский вопрос всегда о смысле жизни. Ну так как? Тоже простой ответ?

АВ только кивнул. Закрылся пеленой табачного фимиама и покачивался китайским болванчиком. Потом из туманности донеслось:

— Так вот, я говорил о способе не сойти с ума. Тем, с кем мы с вами ехали в электричке сойти с ума так же сложно, как страусу полететь. Трудно сойти с того, чего нет. Я, конечно, могу показаться циничным, но, положа руку на сердце могу дать присягу под этим фактом. Наличие человеческого тела не гарантирует наличие ума. Далее. Люди в рясах и жёлтых монашечьих балахонах так же с ума не сойдут.

Это, возможно, ранее очень умные люди, но из страха перед глобальностью мироздания и ничтожностью человеческого бытия выбрали для себя путь запряжённой лошади — на глазах шоры, закрывающие окружающую действительность и помогающие смотреть только в одном выбранном направлении, а над крупом наездник, который путь знает и, возможно, выведет к водопою. А вот такие как мы… Мы с вами живём одновременно в двух мирах и ни в одном из них конкретно. На границе двух миров.

АВ замолчал. Теодору и не требовалось продолжения его речи.

Пограничник может сравнивать жизнь по обе стороны кордона. Пограничник видит всё хорошее и плохое у обоих народов. Да, он может быть склонен к прелестям одного из них, «народов», по обе стороны его заставы. Но, эти склонности, скорее субъективны и зависят от конкретной личности пограничника. А в идеале, он такого насмотрится и «слева» и «справа», что останется жить у себя на вышке до конца своих дней, не став перебежчиком ни в одну из враждующих сторон, разделённых его постом.