Клуб Ракалий - [128]

он так всю ночь и просидел в одиночестве у стойки, и даже он не мог половину этого времени оторвать взгляд от Сисили, она притягивает взгляды и вечно заводит разговоры с людьми незнакомыми, а я, о да, я как зачарованный наблюдал за тем, что происходило между Сисили и Элен, за проявлениями их дружбы, Элен родом с Западного побережья, так что на ньюйоркцев нисколько не походит, так мне говорили, я ничего об Америке не знаю, но, по-видимому, между Восточным побережьем и Западным существуют большие различия, а Элен с Сисили знали друг дружку вот уже два или три месяца, то есть, если вдуматься, провели вместе времени больше, чем Сисили и я, наверное, это и объясняло их близость, впечатление собственного, только им понятного языка, к которому я доступа не имел, их собственных шуточек, фраз — дело не только в словах, были у них и свои особые взгляды, особые улыбки, я не хочу сказать, будто что-то похожее происходило в тот день в Хэндсуорт-парке между Сисили и Стивом, я говорю лишь, ну, то есть, хочу сказать, если точно, что, наверное, я в обоих случаях испытывал ревность, чувствовал, что у меня отнимают какую-то часть Сисили, нежелание делить ее с кем-то, даже понимая, что ничего, кроме дружбы, тут нет, понимая — во мне говорит жадность, стремление оставаться единоличным собственником Сисили, такой особенной, такой совершенной, что всем и каждому следует дозволять провести с ней хоть какое-то время, всем и каждому в мире, и все-таки, что уж тут отрицать, «ненависть пронзила меня, как дуга автогена», вот что я чувствовал в обоих случаях — и по отношению к Элен в отеле «Грамерси-парк» тем снежным нью-йоркским вечером, и по отношению к Стиву в Хэндсуорт-парке в ту безоблачную субботу, всего пять дней назад, хоть мне и кажется теперь, что это было давно, — как я уже говорил, в той встрече присутствовало нечто итоговое, некий оттенок «здравствуй и прощай», я понимал, что мы потеряли Стива, отдали его чему-то, как это «что-то» назвать? историей, политикой, обстоятельствами, ужасное на самом-то деле чувство, чувство, что время, проведенное нами в школе, было своего рода ослепительной ошибкой, противоречило нормальному ходу вещей, а теперь все возвращается к тому, каким ему и следует быть, Стива поставили на положенное ему место, и нам страшно не просто думать о том, что это случилось, нет, думать о том, как это случилось, если кто-то и вправду лишил его шансов сдать тот экзамен, а хуже всего, что мы так никогда и не узнаем наверняка, действительно ли Калпеппер подсыпал ему что-то в чай, отомстив за все те случаи, в которых Стив доказал свое превосходство над ним, нет, нам никогда не узнать правды об этом, как и о многом другом, и все-таки кто-то явно винит во всем Калпеппера, потому что в одну из прошлогодних ночей кто-то сжег его машину, подъехал глухой ночью к дому его родителей, разбил в машине окно и бросил внутрь бутылку с зажигательной смесью, от машины остались одни головешки, и каждый из нас, услышав об этом, начинал улыбаться, это казалось нам наименьшим из того, что он заслужил, но, опять-таки, никто же не знал, чьих рук это дело, получалось, что любая загадка порождает новые и все становится лишь более непонятным, — это как с исчезновением сестры Клэр, вот вам другой пример, не думаю, чтобы Клэр удалось хоть когда-нибудь докопаться до самого дна этой истории, так же как мне никогда не удастся точно узнать, что двигало Гардингом и увижу ли я его еще когда-нибудь, он уехал на год в Германию, даже не сказав никому из нас, какой университет избрал, он тоже теперь потерян, потерян для нас, он пошел каким-то своим непонятным, одиноким путем, однако, возвращаясь к машине Калпеппера, сам-то я подозреваю, что в истории не обошлось без Дуга, я не хочу сказать, будто именно он подобрался в полночь к машине и бросил в нее бутылку, но, возможно, он знает людей, способных такое проделать, и рассказал им всю историю, подвигнул их на это, если вы меня понимаете, впрочем, наверняка я этого знать не могу, да и откуда мне знать, наверняка мы ничего никогда не знаем, но всякий раз, как я упоминаю при нем об этом случае, Дуг просто отмалчивается или заговаривает о другом, особенно заметно это было в воскресенье, да, в воскресенье мы повидались и с Дугом, вообще то была неделя воссоединения с друзьями, он приехал из Лондона на уик-энд со своей новой девушкой, Марианной, и его переполняли рассказы о беспорядках в Саутхолле,[59] Дуг, разумеется, был там, в самой гуще событий, я начинаю думать, что такова судьба Дуга — вечно оказываться в центре происходящего, точно так же, как моя — неизменно торчать за кулисами, где бы что важное ни происходило, оставаться зрителем на представлении, в котором разыгрываются жизни других людей, зрителем, вечно убредающим куда-то в самый важный момент — уходящим на кухню за чашкой чая как раз в начале denouement, он написал об этом статью и послал ее в «НМЭ», даже не зная, опубликуют ли ее, они напечатали три или четыре рецензии Дуга, однако назвать его постоянным автором все же нельзя, так что он показал мне в воскресенье рукопись, а сегодня я обнаружил, купив, когда шел сюда с Сисили, «НМЭ», что статья его, как это ни удивительно, напечатана (в разделе «Происшествия») не целиком, как я заметил, все написанное им об отце они вырезали, и напрасно, мне кажется, это была самая трогательная часть статьи, потому что на отца его тоже набросился во время демонстрации полицейский и ударил его дубинкой по голове, и хотя удар не убил его, как бедного Блэра Пича, Дуг считает, что отец после этого изменился, изменилась сама его личность, конечно, доказать, что это связано с тем увечьем, Дуг не может, однако у отца не только появились с тех пор головные боли, мигрени, которых никогда прежде не было, ему не только стало труднее читать подолгу, нет, произошло, уверяет Дуг, и кое-что похуже, по его словам, отец лишился того, что Дуг называет волей к борьбе, поскольку в Лонгбридже, судя по всему, происходят быстрые перемены, новый председатель правления по имени Майкл Эдвардс, которого мой отец считает героем, ниспосланным Богом ради спасения компании от злонамеренных заправил профсоюза, а Дуг, похоже, — воплощением дьявола, закрывает некоторые из фабрик, вводит новые плановые задания, и Дуг говорит, что в прежние дни отец добился бы общей забастовки, а теперь просто мирится с происходящим, и это, полагает Дуг, результат удара по голове, который отец полтора года назад получил в Лондоне, куда ездил, чтобы присоединиться к пикетчикам из «Гранвик», но, по-видимому, редакция «НМЭ» сочла его рассуждения слишком спорными, не знаю, во всяком случае, она их выбросила, однако статья все равно осталась хорошей, очень сильной, и даже люди вроде меня, предпочитающие держаться о полиции самого лучшего мнения, понимают, читая ее, что в тот день случилось нечто очень дурное, и снова при участии «Специальной патрульной группы», той же самой, что разгоняла демонстрантов у «Гранвик», это наихудший из отрядов полиции, сказал мне Дуг, падкий до насилия, неуправляемый, беспорядки начались, когда предвыборный митинг Национального фронта шел уже полным ходом, его проводили в ратуше, в самом центре Саутхолла, то была настоящая провокация, потому что в этом городе живет множество азиатов и оттого к ратуше сошлись тысячи протестующих, большинство их, по всем свидетельствам, было настроено мирно, хотя такого рода шествия никогда совсем уж мирными не бывают, и, разумеется, кое-где начались потасовки, тут-то и стали подъезжать патрульные фургоны, и тогда Дуг с Марианной решили выбираться оттуда подобру-поздорову и отправились вместе с множеством других демонстрантов искать дорогу к станции, а дорога отыскалась всего одна, только одна улица, не перекрытая кордоном полиции, по ней они и пошли, и там, где эта улица выходила на Бродвей, скопилась большая толпа, главным образом азиатов, Дуг с Марианной протолкались сквозь нее и прошли немного дальше и вдруг услышали позади крики, оглянулись и увидели в самом начале улицы полицейских, выскакивавших из фургонов с дубинками и щитами, и полицейские врезались в толпу, избивая людей, черных и белых, без разбору, и тогда все побежали, побежали по улице в сторону Дуга и Марианны, а те, кому добраться до конца улицы не удалось, перепрыгивали через стены и изгороди в палисадники домов или старались протиснуться в проходы между ними, к относительной безопасности параллельных улиц, однако большинству их уйти от полиции не удалось, и, по словам Марианны, она увидела лежавшего на земле человека, белого, четверо полицейских усердно выбивали из него душу ногами, он прикрывал руками пах, и к полицейским этим подошла женщина, ей было лет тридцать-сорок, и она сказала что-то вроде: остановитесь, ваша обязанность помогать ему, а один из полицейских просто подскочил к ней и с размаху ударил дубинкой по лицу, сбив с ног, и Дуг с Марианной бросились ей на помощь, им удалось затащить ее в какой-то палисадник, уложить на траву, дать ей платок, чтобы зажать рану, из которой хлестала кровь, все это есть в статье Дуга, все подробности, его статья — лучшее из написанного о тех волнениях, и если существует хоть какая-то справедливость, статья принесет ему известность или по крайней мере «НМЭ» попросит его писать для них побольше, у него это хорошо получается, очень хорошо, даром что идет всего только первый его студенческий год, Дуга ожидает успех, я это вижу, если успех и ожидает кого-то из нас, так его, да и Марианна мне тоже очень понравилась, это был отважный поступок — помочь посреди того хаоса и насилия раненой женщине, они ведь остались с ней до появления машин «скорой помощи», а на следующий день навестили ее в больнице, с ней все обошлось, она уцелела, чего не скажешь о Блэре Пиче, несчастном новозеландце всего только тридцати трех лет, ему пробили голову, и в ранние часы следующего утра он умер, Дуг уверен, что полицейского, который сделал это, никогда не найдут, расследование начато, однако оно наверняка сведется к заметанию следов, правительство всегда отстаивает своих, вот так он теперь разговаривает, и Марианна, слушая его, снисходительно улыбается, думаю, она разделяет его убеждения, однако относится к ним с большим, чем он, чувством юмора, и как раз в воскресенье Дуг сказал ей, что это следствие ее классовой принадлежности, представителям высших классов всегда проще видеть во всем смешную сторону, потому что для них ничто, в сущности, особого значения не имеет, ничто не является вопросом жизни и смерти, я понимаю, что в сказанном им есть своя правда, однако это не мешает ему, как я замечаю, водить дружбу с женщиной, как раз к этим классам и принадлежащей, выговор у Марианны совершенно роскошный, а отцу ее, судя по всему, принадлежит поместье в Хартфордшире и еще одно где-то в Шотландии, Дуг с Марианной — пара в определенном смысле странная, впрочем, они счастливы, а Дуг, это пришло мне в голову только сейчас, всегда питал слабость к шикарным женщинам, взять хотя бы ту секретаршу, с которой он познакомился, когда впервые отправился в Лондон, он так бахвалился ночью, которую они с ней провели, что можно было подумать, будто ни до нее, ни после никто вообще никакого секса и не нюхал, у Дуга случившееся с ним выглядело как «Эммануэль», «Последнее танго в Париже» и «Камасутра» в одном флаконе, что ж, может, так оно и было, но я никогда не завидовал Дугу и уж точно не завидую теперь, потому что — даже Дуг заметил это, даже он заметил в воскресенье, что творится между мной и Сисили, сколько в нас чувства, оно почти осязаемо, сказал он, его можно учуять, просто попав в одну с нами комнату, и в конце концов он отвел меня в сторону и спросил, что, черт возьми, произошло, когда я навестил ее в Уэльсе, и я ответил, что не знаю, все случилось так быстро, возможно, это как-то связано с тем прекрасным домом, «Плас-Кадланом», но, скорее всего, мне и Сисили для того, чтобы понять, как много мы значим друг для друга, нужно было лишь оказаться на время где-то еще, где-то вдали от школы, от всего дерьма и бессмыслицы, которые ассоциируются с ней, и, как только это случилось, мы просто все поняли, все стало очевидным, как будто внезапно прояснились мутные воды, и еще я сказал Дугу о том, какое фантастическое чувство испытываешь, страшноватое, по правде сказать, существуя в этом градусе счастья, у меня кружится от волнения голова, я с трудом засыпаю ночами, меня даже поташнивает — теперь, когда она вернулась, я чувствую, что жизнь настоятельно требует от меня чего-то, что на карте стоит все, вот прямо сейчас, сделай или умри, прорвись или сломайся, и все важно, каждый миг, включая и этот, хоть всякому, кто смотрит на меня с другого конца паба, он должен представляться вполне заурядным — молодой человек в строгом костюме подносит к губам стакан с «Гиннессом», — но нет, я знаю, это одно из величайших мгновений моей жизни, потому я и стараюсь его растянуть, растягивать, пока оно не лопнет, не разорвется, и та же настоятельность присутствовала в том, как мы любили друг друга сегодня утром, после того как Сисили оседлала меня, и я вошел в нее, наконец-то, наконец! отыскал путь, ведущий в Райское Место, и, взглянув ей в лицо, увидел страх, ну почти страх, возбуждение, граничащее со страхом — страхом перед чем? — я знаю, перед чем, да, теперь знаю, потому что и сам ощущал его, это был страх перед прошлым, перед тем, чем могло обернуться прошлое, ведь мы, Сисили и я, были на волосок от того, чтобы пройти друг мимо друга, мы так и не нашли бы друг друга, если бы я не решился в самый разгар грозового прошлого лета отправиться в «Плас-Кадлан», и сама мысль об этом, о том, что мы могли в конечном итоге и не добраться до этого утра, о, эта мысль была почти непереносимой, нестерпимой и, должно быть, пришла нам обоим в голову одновременно, потому что мы вдруг рванулись друг к другу и впились друг другу в губы с силой почти болезненной, и внезапно Сисили затрясло, и она стала издавать эти звуки, я подумал было, что она плачет, меня бы это не удивило, я и сам ощущал, что плачу, в каком-то смысле, однако тут было не то, звуки были другими, животными, и Сисили начала взлетать и опадать на мне, взлетать и опадать, все ее тело подтянулось, обратившись в колонну плоти, она теперь двигалась быстрее, все быстрее, быстрее, зубы ее были стиснуты, и я видел вены, синие вены, взбухшие на ее запястьях, она сжимала мне руки, почти до боли, все уже было близко, так близко, однако есть еще одно, что я должен обдумать прежде, чем мы окажемся там, еще одна попытка растянуть это мгновение, я откладывал ее все это время, потому что чувствую себя таким виноватым, но больше откладывать не могу, я обязан признаться, это касается Стива и моей работы, дело в том, что я успел проработать в банке всего пару месяцев, как вдруг управляющий вызвал меня к себе и сообщил, что меня повышают, что они ускоренно продвигают меня, так он это назвал, собираются перевести в региональный офис на Темпл-роуд, в отдел кредитов, мне трудно было поверить в это, я и так поднимался по служебной лестнице слишком быстро, стоило мне подать заявление о приеме на работу, и уже через три дня я получил место в кассе, люди, работавшие там, не могли этого понять, они поневоле обиделись на меня, даром что люди-то были хорошие, но, по-видимому, так оно в банке и было задумано — набирать на работу молодых умных студентов вроде меня и по возможности полнее показывать нам, пока мы еще не отправились в университет, как у них все устроено, думаю, делается это для того, чтобы очаровать нас настолько, что мы, отучившись, вернемся работать сюда, ладно, могу вас уверить, что я этого делать не собираюсь, но, по-видимому, очередной их шаг состоял в том, чтобы перевести меня в региональный офис и поручить работу с кредитами, которой я два дня спустя и занялся, и теперь, вместо того чтобы отправляться каждое утро на Смоллбрук-Куинсуэй, я отправляюсь на Темпл-роуд, и должен сказать, мне там нравится, это часть Бирмингема, которую я люблю больше всего, нравится собор Св. Филипа, который виден из окон нашего офиса, и «Гранд-Отель» за ним, на Колмор-роу, нравится выходить в обеденный перерыв на площадь и сидеть там с Мартином и Гилом, нравится солидное достоинство тамошних банков и страховых контор, вот интересно, что Дуг сказал бы об