Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева - [55]

окурками, что прислюнявили полночные гуляки к сосновой

пробке, вбитой некогда хранителем заботливым бандуре

черной в жерло боевое.

Ура!

Шел брать товарищ Макунько удачу, страуса,

хохлатого павлина сегодня должен был схватить за хвост

рукою медной культуриста-велосипедиста бесстрашный

лейтенант. И, но-оооо! Вперед, поехали, где шило, где мундир

парадный, мама, вскипел в бокале полусладкий,

новосибирский сводный брат напитка "Буратино" и золотинки

две с гвардейской пробою Гоззнака (одну на правый, и одну на

левый) из моря пена вынесла, к ногам швырнула сына твоего.

Впрочем, нет, шампанского не будет, не будет

углекислота спиралью белой завиваться, хрусталь тяжелый

холодя, желчь скатится скупой слезой, и в пересохших глотках

запершит противно. Все, это максимум, чего мог от коллег по

управленью ожидать Виктор Михайлович.

Да, не любили, не жаловали перспективного

соратники, неспешной, кропотливой работы мастера. Ни в

грош не ставили, завидовали, Бог им судья. На самом деле

просто невезение, судьбы гримаса, бессовестной фортуны

неурезанный лизун, преподло увлажнивший нижнюю губу и

даже родинку на подбородке, у-тю-тю, в тьму-таракань

загнали, заставили отличника б-вой и по-ческой подготовки Т

ского училища связи К-та Г-т-ой Б-ти начать оперативно

превентивную работу не в столице многомиллионной, скажем,

а в городе, где всех нестойких политически, на ложь, посулы

падких, незрелых, инстинктов не изживших, с червоточинкой

в душе, включая зачатых, но нерожденных, всего-то было

сорок восемь тысяч двести пятнадцать человек.

Увы, увы, внук вертухая, сверхсрочника-героя,

потомок особиста, племянник полковника в костюме-тройке,

поверить невозможно, начал там, где по традиции

заканчивают, ужас, в дыре, в шахтерском городке — рцке. С

задатками такими, родословной, подумать только, впрочем, от

дедушки остались грамоты, медалей двести грамм и

следопытов юных интерес к судьбе изъятого из поросячьей

кобуры на вечное хранение в специальном фонде пистолета

именного, системы старой, но прославленной ТТ.

На деда серьезно рассчитывать нельзя было. А на

отца, родителя, тем более, собственно, Виктор Михайлович

без колебаний бы отрекся от капитана рыжего, пропившего и

ум, и честь, и совесть — святое, бордовый коленкор, а

развернешь — щит Токтамыша, меч Александра Невского, но

времена прошли решений легких и простых. Так что:

— После художеств макуньковских, — не осуждала мать

родного брата, приблизить не спешившего к себе, столичному,

синелампасному, сына сестры:

— Любой тут поневоле осторожничать начнет, но

ничего, у Алексея сердце доброе, он только так, для вида

строжится, но сына моего не бросит, будь спокоен.

И не ошиблась, все верно, пригляделся, испытал на

прочность в изъеденном, источенном колючей, мелкой пылью

угольной — рцке и двинул сразу, резко, в областное управление,

на место хлебное, куратором учебного (студентов только

десять тысяч) заведенья. Плюс ассистенты сторублевые,

преподаватели с нагрузкой "за двадцать академических часов

в неделю", в общем, народ такой, что только успевай

докладывать, подписывать, подклеивать и подшивать. Не

хочешь, а отличишься. Определенно таилось нечто,

поджидало Виктора Михайловича в паркетных (нечищенных и

безобразных) коридорах дома бесконечного, раннехрущевской

вольности, развязности невероятной в плане, казалось, право,

пролетарий утомленный, горнорабочий — гегемона

представитель, вихры склонил у скверика на улице Весенняя,

при этом попу с аркой и крыльцом бесцеремонно выкатил на

площадь Первопроходца Волкова, а ноги в сапогах резиновых

устало вытянул во всю длину Демьяна Бедного.

А молодого-о-о коного-о-она-аа, несут с пробитой

головой.

Настоящее, большое дело, серьезное, должно было,

обязано было созреть для хорошего человека,

многообещающего уполномоченного, конечно, не случайно

гуашью голубой налились в день апрельский гляделки Ильича,

однажды выкатились, хоп, шары полтинники-червонцы.

Иным заблудшим, непутевым душам почудилось

прищурился бюстяра, косит ехидно, вот-вот плюнет на все

высокое собрание, а Виктору Михайловичу простым и

строгим взгляд явился, живой с живым и впрямь заговорил.

— Задача архиважная, товарищ Макунько.

— Решим, — заверил волейболист и конькобежец,

рабоче-крестьянский свой поправил головной убор, широкий

пояс затянул и вышел, работать, действовать решительно и

быстро.

То есть, конечно, не без этого, в начале самом

сомнения кое-какие были, просматривалась пара, тройка

версий, но очень скоро ложные отпали и, собственной гордясь

и правотой, и прозорливостью, шел к ордеру на обыск и арест

старлей, спокойно, грамотно и четко разрабатывая связку

Ким-Закс.

Признаться, правда, политикой не пахло, рукой

Моссада, деньгами ЦэРэУ (жаль, но не все же сразу) пьяным,

циничным хулиганством отдавало происшествие (на почве,

сомнений никаких, обиды личной и амбиций непомерных),

хотя, кто знает, кто знает, что может вскрыться,

обнаружиться, когда припертый к стенке уликами Ванюша

Закс сознается во всем, заговорит.

Ведь кто-то надоумил, подал идею чудовищную

кощунственного плана мщенья. Слабохарактерный,

безвольный, недалекий Закс (таким лепился образ Вани со

слов Устрялова, Васильева, его товарищей, знакомых,