Клуб любителей фантастики, 2006 - [43]

И точно, зашумели крылья, явился черный ворон, сел Яге на плечо. Смотрит старуха — и ворон сдал. Облезлый какой-то, поник весь, и глаза с трудом открываются.

Будто хворый.

— Ну-ка, — спрашивает сурово Яга, — признавайся, что с Лесом случилось да куда вся его живность подевалась?

Нахохлился ворон, заплакал черными слезами.

— Почитай, никого не осталось, матушка Яга. Все сгинули кто куда, а Лес уж давно болеет. Будто заворожили его или порчу какую наслали.

— Да где ж народец-то наш лесной да волшебный? Где русалки, водяной, леший? А Соловей-разбойник?

— Поразъехались в разные стороны, — вздохнул ворон, — все больше за лучшей долей в чужие края. Русалки, к примеру, в чужедальнем озере, за тридевять земель, тамошнего водяного Дракона обхаживают да срамные пляски на воде для гостей его устраивают. А водяной при них же стражником устроился.

Ну а леший с Соловьем-разбойником, они и здесь-то на руку были нечисты, а как надзору поубавилось, так сразу за горы — шасть. Туда, где, сказывают, позолоченный лес стоит, а в нем райские птицы разгуливают, как у нас воробьи. Связались они там с упырями да оборотнями и теперь разбоем промышляют.

— А Змей-то Горыныч, защитник наш испокон века, неужто тоже сгинул?

— Сгинул, матушка, — проскрипел ворон. — Он теперь в Тридесятом царстве за ихнего короля воюет. Большую ему плату за это положили. Как его не понять, вон у него два змееныша растут, их кормить надо. А все ж обидно.

— Ну а с Кощеюшкой-то что? — дрогнул голос у Бабы-яги. — Он-то где схоронился?

Совсем потускнел ворон, еле слышно говорит:

— Его давно в заморские края звали. Шибко его там уважают за мудрость да дух особый… Так что он теперь у них вроде советника. Живет припеваючи, только, говорят, плачет иногда по ночам.

Закрыл глаза ворон, съежился.

— Одни мы с тобой, Баба-яга, остались.

— Постой, постой, — вдруг вспомнила Яга. — А как же богатыри-то? Всегда тут под ногами путались.

— А как вся нечисть да погань из Леса сгинула, так и богатыри перестали сюда захаживать. Что им здесь делать-то? Все нынче в других лесах славы ищут. Вот и пусто стало, как на погосте. Дак ведь и то сказать, пора уж. Заждался я смерти, истомился весь.

Тут зашумели, засвистели черные крылья, обдало старую затхлым ветром. Глянула — нет уж ворона, исчез, будто и не было. Огляделась Яга. Тихо, пусто кругом. Только пауки огромные по веткам снуют, да сыплются, сыплются на землю серые листья…

Никого не осталось в больном лесу. Видно, вышел ему срок. Задумалась Яга, закручинилась. Куда ж ей-то податься немощной? Не бросать же родные коряги да болота, где каждая кочка знакома, как родинка.

Знать, тоже помирать пора пришла. Заплакала старуха с горя, а глаза уж и забыли, как это делается, нейдут слезы-то. Села у зыбкой топи на пенек трухлявый, на клюку оперлась, пригорюнилась.

Долго ли, коротко ли просидела так Яга в печали, да только слышит — вроде как голосок детский к ней обращается:

— Ты что тужишь, бабушка? Никак заблудилась, али горе какое?

Подняла глаза старуха, глянула с удивлением. Стоит рядом курносый мальчонка в бедной такой, но чистой одежке.

Глаза голубые, ясные, и видно, что доверчив, как ягненок. В былые-то времена Яга полакомилась бы таким сладеньким.

А теперь… Будто треснуло что-то в окаменевшем сердце старухи, тепло стало. Просочились из глаз две слезинки малые, потекли по морщинам. Улыбнулась с трудом, впервые, наверное, за последние триста лет.

— Тебя как звать-то? — спросила глухо, уже зная, предчувствуя, что он скажет.

— Иванушкой кличут.

— А живешь где? Родители, чай, есть?

— Да где придется, бабушка, — вздохнул тот. — Сирота я.

— Пойдем ко мне жить, Иванушка. Вдвоем полегче будет.

— А ты не злая? Тут, сказывают, Баба-яга где-то шастает.

— Нет, теперь я добрая, — опять улыбнулась старая.

И вдруг поднялась легко, засобиралась обратно, крепко ухватив ручонку Иванушки.

— Пойдем, пойдем, внучек. Щас я тебя пирожками угощу. С яблочками наливными, да с малинкой.

И ласково посмотрев на мальчонку, неловко погладила заскорузлой рукой вихрастую его белобрысую голову.

Андрей Щербак-Жуков СКАЗКА О САМОМ НЕЛЕПОМ ОБОРОТНЕ

Посвящается моему другу Андрею Зотову

Он был оборотнем. Самым что ни на есть настоящим! То есть обладал способностью превращался в зверя. Но вот ведь незадача — он был самым нелепым оборотнем в округе. Да что там в округе — пожалуй, он был самым нелепым оборотнем за всю историю волшебства. Судите сами.

Ведь как обычно бывает… Чаще всего встречаются волки-оборотни — это весьма романтично и даже как-то достойно. Реже бывают лисы-оборотни — они не так опасны, и многие относятся к ним с явной симпатией. Довольно редко, но все же встречаются медведи-оборотни, но они избегают встречаться с людьми. А еще говорят, что кто-то однажды видел тигра-оборотня…

Он же был бобром. Да-да — бобр-оборотень. Вы только вслушайтесь в это сочетание — бобр-оборотень. Ну что может быть смешнее! Когда на небе воцарялась полная луна — общепризнанная хозяйка всех оборотней, — он грустно поднимал к ней влажные и выпуклые глаза, тяжело вздыхал, а потом медленно и неохотно брел в ближайший лесок. Он вяло перебирал перепончатыми лапами и волочил за собой по траве плоский и безволосый хвост. В обманных лучах ночного светила его сутулая фигурка казалась ожившим холмиком. Добравшись до леса, он начинал грызть — так же нехотя и лениво, как шел. При этом он время от времени вновь жалостно поглядывал на луну — словно спрашивал ее: «Ну, сколько еще? Может быть, уже хватит?»