Клуб любителей фантастики, 1974–1975 - [31]

СТАРИК. Еще как! Революция началась, только и думал, что героем стану, все меня будут знать.

ЮНОША. Вот и я мечтаю. Мы тут про подвиг думаем все.

СТАРИК. Ну правильно. Твои мечты, которые сейчас, и есть мои молодые мысли. Но не получилось.

ЮНОША. А почему? Ты расскажи, как прожил.

СТАРИК. Как прожил?… Семья, дети — три сына. Только они погибли, все мои сыновья. (Плачет.)

ЮНОША (тихо). Ты что, отец?…

СТАРИК. Видел-то их мало-мало. Почти ничего такого и сделать для них не мог особенного. Таня училась после гражданской, стала медиком, врачом. Выучилась — надо ехать в Среднюю Азию на трахому Там процентов до двадцати заболевали тогда глазами, слепли. По городам на улицах нищих незрячих — не протолкнуться. Потом на оспу в Поволжье, эпидемии подряд шли-целыми деревнями лежали. С холерой тоже боролась — тогда от холеры помирали тысячами.

ЮНОША. Сейчас мрут.

СТАРИК. Про это и разговор… В Белоруссии тоже была — там лихорадки болотные косили людей. А я здесь, в Москве, дома, один на все. Со смены с завода идешь, в очередях настоишься. Пришел, мальчишек потрепал по голове одного, другого. А дров наколоть, принести, поесть приготовить, постирать. Да субботники, да воскресники. Сыновья росли сами. Потом сорок первый год, война. Смотрим с Танюшей, они уже в шинелях. Первым Павел пошел, такой красивый, высокий, как бывают молодые парни. И один за одним: «До свиданья, папа, до свиданья, мама». Но не случилось свиданья.

ЮНОША. А дальше?… Бобылем остался?

СТАРИК. Дальше?… Дальше в сорок четвертом на лестнице звонок. За дверью девушка в гимнастерке — взгляд суровый… Вы Павел Иванович?… Ну, я… Мы с Павлушей вместе служили в части… Зашла и вдруг плачет. Убивается, слова сказать не может. Мне бы самому плакать, а я ее утешаю. Выплакалась: «Ладно, пойду…» — «Куда ты пойдешь, оставайся, квартира большая…» — «Я, — говорит, — замуж теперь никогда не выйду…» — «Почему не выходить, неужели, — говорю, — фашисты так над нами наиздевались, что и детей в России не будет…» И в сорок пятом тоже звонок. Парень. Этот про Колю рассказывал, младшего. Фотографии принес, ордена. Сам с Ленинграда, у него там все близкие погибли в блокаду… «Оставайся, места хватит». — «Ладно, останусь…» Теперь замминистра. Дочку Танюшей назвал — ну, в честь нашей Тани… От среднего, Гриши, тоже приехали. Опять набралась квартира, детские голоса зазвенели. Но сынов моих нет.

ЮНОША. А жена?

СТАРИК. Таня?… Она врачом была на фронте. В окружение попала с ранеными. И фашисты ее убили.

ЮНОША. Слушай! Вот к нам в отряд питерские влились, с Нарвской заставы. Девчонки там две. Одну Татьяной звать — с синими глазами. Я все время об ней думаю. Это что же — она и есть?

СТАРИК. Она.

ЮНОША. И мы поженимся?… Скажи, поженимся? Она за меня пойдет?

СТАРИК. Поженитесь. Только я тебе говорю, ее фашисты убьют в сорок первом.

ЮНОША. А с кем же это опять война? В сорок первом году. Кто на нас пойдет?

СТАРИК. Фашизм.

ЮНОША. Это кто — мировая буржуазия?

СТАРИК. Она.

ЮНОША. Мы-то здесь ждем — вот-вот мировая революция грянет по всем странам… Скажи, а ты воевал в сорок первом… то есть мне воевать?

СТАРИК. Не пустили. На заводе оставили сталь варить. Металла-то сколько требовал фронт. Каждый бой — кровь и металл, кровь и металл. Любую победу сперва в цехах надо было добыть. Не думай, что в тылу сахар — техника всей Европы на нас шла. Работали, у станков падали. В литейном жара, окна плотно закрыты, чтобы светомаскировку не нарушить. Берешься заднюю стенку печи заправлять — порог высокий, лопата веская, да брикеты килограмм по десять, побольше полпуда. Точно не кинешь, по дороге все рассыплется. Перед открытой крышкой задерживаться нельзя, сожжет. Надо быстро подойти, размахнуться, кинуть и тут же уйти. С такта сбился, ничего не вышло… И плавки долгие были — не то что теперь. Намотаешься у мартена, еле ноги держат — ждешь, пока металл поспеет к выпуску. Случалось, когда авария, неделями не выходили с завода. Две смены отработаешь, часа три прикорнул в красном уголке и опять… Но силы-то откуда? Паек военный, голодный, да и того не съедаешь, потому что дети…

ЮНОША. Какие дети? Твои сыны на фронте.

СТАРИК (кричит). А чужие дети?! Напротив на лестнице солдатская вдова молодая, Верочка, в конторе работает. Двое — вот такие крохи — ходят бледненькие. Как им не подкопить кирпичик хлеба, не занести хоть раз в неделю?

Звучит мощный аккорд музыки.

Что такое?… Я вижу звезды… Или мне кажется, что звезды горят сквозь стены, сквозь потолок?… Эй вы, где, которые из будущего?

ГОЛОС. Да. Мы здесь и внимательны.

СТАРИК. Дайте нам еще минут десять, пять хотя бы… Слушай, мальчик, юноша, мне тебя предупредить надо. Жизнь, в общем-то, не очень хорошо сложилась. Можно бы больше достигнуть, сделать. Брался я за многое, а из всего мало осталось. Может быть, вечное что-нибудь надо было начинать, а я всегда только один день обслуживал. В лучшем случае месяц или год. Чего в данный момент нужно, то и делал. Но эти моменты давно прошли.

ЮНОША. Чего-то я не пойму. Скажи еще раз.

СТАРИК. Слушай внимательно. Сейчас у вас будет бой. Я его хорошо помню — в долине, между холмов. В атаку пойдете, германец прижмет огнем, положит на снег. Смирнов, командир, вскочит, и ты за ним бросишься. Так вот я тебе хочу сказать — бросайся, но не сразу. Секунду пережди, и тогда тебя пуля минует.