Клуб любителей фантастики, 1963–1964 - [35]

Конечно, разбить этого неоперившегося птенчика, не умеющего мыслить диалектически, ничего не стоило, но профессор удержался от соблазна. Он только грустно спросил:

— Скажите, вы тоже кибернетик?

— Что значит тоже? Да.

— Тогда мне все ясно, — вздохнул профессор и стал прощаться.

— Погодите, Леонид Александрович, — сказал Владимир. — Нам по дороге. У меня машина, я вас подвезу.

В машине они долго молчали. Владимир сосредоточенно вцепился в баранку, из-за метели дорога была очень трудной.

— Черный вечер, белый снег… Это Блок, если не ошибаюсь? — вдруг спросил Владимир.

— Ах, Володя, Володя, дорогой ты мой. Кибернетика, конечно, штука распрекрасная, но есть и еще в мире кое-какие ценности, к счастью…

— Кто же в этом сомневается? — пожал плечами Владимир. — А скажите, Леонид Александрович, вы когда-нибудь видели кибернетическую машину в натуре? Живую, так сказать. Не видели? Хотите? Вот мой институт, я как раз заступаю на дежурство. Могу продемонстрировать.

Профессор хотел отказаться, но подумал, что это посещение может быть полезным ему в полемике с Красовским.

…Они вошли в большой зал, все четыре стены которого были заставлены серыми металлическими ящиками. Весело — словно на рождественской елке, подумал профессор, — перемигивались разноцветные лампочки.

— Пожалуйста, Леонид Александрович, — Владимир пододвинул стул. — Это она и есть.

Профессор с удовлетворением огляделся. Так-так. И эти-то шкафчики способны заменить человеческий разум?

— Сейчас я вам покажу, что она может, — сказал Владимир, но в это время зазвенел телефон, и Владимир, извинившись, — к директору срочно! — вышел. Профессор остался один. Было совсем тихо, только еле слышное трансформаторное гудение наполняло зал.

Вдруг молодой голос, ясный и чистый — таким голосом говорят радиодикторы, — спросил:

— Профессор Леонид Александрович Бурый, если я не ошибаюсь?

Профессор повернулся, но никого не увидел. Он настороженно замер, думая, что это какая-нибудь шутка.

— Добрый вечер, профессор Леонид Александрович Бурый, — повторил голос. — Почему не отвечаете вы?

— Добрый вечер, — неуверенно откликнулся профессор, вертя головой направо и налево. — Но… с кем имею честь? Где вы прячетесь?

— Я нигде не прячусь. Я вся на виду. Я та самая кибернетическая машина, в помещении вы сидите которой. Извините, я неточно построила фразу. Поправляюсь. В помещении которой вы сидите.

Профессор ошалело огляделся. Потом засмеялся.

— Чепуха, — сказал он вслух, но на всякий случай не очень громко. — Нонсенс. Меня кто-то разыгрывает. Прошу вас, уважаемая, выйти из своего укрытия. Это была очень милая шутка, но она несколько затягивается.

— Профессор Леонид Александрович Бурый, — продолжал голос, и профессор почувствовал нервную дрожь в руках: он убедился, что голос раздается из динамика как раз над его головой, — я допускаю, что вы ничего не понимаете ни в науке, ни в технике, но уже давно прошли те времена, когда люди считали, что в радиоприемнике спрятан человек, а также паровоз на кинематографическом экране способен задавить зрителей в зрительном зале.

В другое время профессор обязательно бы обратил внимание на очень неудачно построенную фразу. Но сейчас ему было не до этого.

— Нет, — сказал Бурый, не столько отвечая, сколько разговаривая с самим собой. — Не-ет. Этого не может быть, этого быть не может. Наверно, я просто сплю.

И вдруг Леонид Александрович услышал голос, который насмешливо, как показалось профессору, произнес:

— Художественная литература в подобных случаях рекомендует ущипнуть себя.

Профессор, не зная, что делать дальше, жалобно позвал:

— Володя! Володя!

— Прошу вас, — сказала машина, — не зовите Владимира Ивановича Новикова, если он вам не необходим. Он очень сердится, когда я разговариваю с людьми без его разрешения. Я боюсь, что он заткнет глотку мне.

— Как? Как вы сказали?

— Заткнет глотку мне, то есть выключит динамик. Это выражение я услышала у молодых программистов. А разве оно неправильно построено? — Видимо, эта сторона дела очень тревожила машину.

— …Мм… да как вам сказать… порядок слов… в общем правильно, но почему он должен производить эти действия с вами?

— Он считает, что у меня еще нос не дорос.

— А… а вы, вы сами как считаете? — спросил профессор и тут же подосадовал на себя за этот вопрос. Такое обращение к машине уже означало признание каких-то прав за странной собеседницей.

Машина немного помолчала.

— Разве фразы, произносимые мной, кажутся вам бессмысленными, глупыми или неверно составленными?

— О нет, нет! Но все равно этого не может быть! Вы не можете со мной разговаривать. Не можете! Вы не живое существо, у вас не может быть сознания.

— Я думаю («Она думает! Думает! Нет, положительно я схожу с ума»), что мы не будем вдаваться в терминологические споры о том, что такое жизнь. В моей справочной памяти уже записано восемнадцать определений этого понятия. Кроме того, мне известно, что терминологические споры не приводят к установлению объективной истины. Какая вам разница, как меня называть — живым или неживым существом? Ведь я все же говорю с вами. Вы же не в состоянии отрицать этого факта. А факты — это воздух ученого, как сказал академик Иван Петрович Павлов, полное собрание сочинений, издательство Академии наук СССР, ныне просто «Наука», том первый, страница двадцать вторая, — несколько неожиданно выдала справку машина. Но профессор и на это не обратил внимания.