Клуб «Криптоамнезия» - [8]

Каждый фальстарт оставляет свой маленький след, постепенно меняя мои черты; каждый раз, когда я говорю себе: «Не сегодня…» – на лице появляется шрам. Портрет, о котором я думаю и представляю себе, это будет портрет человека, непреодолимо зацикленного на себе. В качестве заключения: пожалуй, я покажу эту картину экспертам на аукционе «Кристи» и попрошу ее оценить.

Но эти нелепые измышления в рамках любительского мистицизма вызывают лишь недоумение; их место – между коробкой с дизайнерскими салфетками и фотографией ванной комнаты в доме лучшего друга, между нераспечатанной колодой таро и атласом мира как собрания идей и понятий. Отвергая дурацкий полет фантазии, я сосредотачиваюсь на тенях, протянувшихся через лужайку: они становятся все длиннее, и каждый новый сантиметр тени приближает меня к той минуте, когда надо будет ловить такси и возвращаться в клуб. Да, я скучаю по Лайзе, но с этим надо справляться: учиться воспринимать эту тоску как эпизод из комической оперы и превращать одиночество из слабости в силу. Надо украсить этот унылый пустырь разноцветными китайскими фонариками. С помощью крепких напитков и за счет склонности идеализировать прошлое я смогу преодолеть одиночество, удовлетворив существующую потребность к несостоятельности; поскольку я (очевидно) не хочу бунтовать против жизни, которой живу, и не хочу ничего в ней менять, мне (вполне очевидно) нравится роль страдальца.

Даже если я недоволен своим кабинетом, этим сумрачным синим пространством за плотно закрытыми жалюзи, можно хотя бы утешиться тем, что я не следую эмоциональной моде клуба «Криптоамнезия», этому стилю мироощущения, за который цепляются мои обманутые, недалекие гости. Я называю его «синдром Мальволио». Синдром Мальволио – это болезнь. Она проявляется в том, что люди физически неспособны думать о чем-либо, кроме себя. Невнятные слухи и образы, представления о себе и о жизни, аромат, просочившийся сквозь стеклянные двери, – и жертвы вмиг забывают о прежних пристрастиях. Они озабочены только тем, как быстрее «попасть в струю». Они носят рубашки то расстегнутыми, то застегнутыми на все пуговицы – обязательно, чтобы не хуже других. Мода меняется ежечасно, а потом можно будет обзвонить всех друзей и рассказать о своих новых, продвинутых взглядах или пройтись по музеям и посмотреть на устаревшие версии. В этом они мастера. Я же предпочитаю свой маленький парк. Здесь, где цветы еще не сделали выбор между ранней и поздней весной, я думаю о Лайзе и о клубе «Криптоамнезия». Садовая роза не знает, что есть что и чем одно лучше другого, и я – как роза. Я тоже не знаю. Но, если бы у нас с Лайзой все получилось – а у нас должно было получиться, – я обрел бы свободу, и был бы кто-то, с кем можно было бы пойти гулять в парк.

Все в цвету, и тропинки поэтому кажутся белыми-белыми; аллеи тонут в синих вечерних сумерках. Я не могу жить без Лайзы. Хотя, жить я, конечно, могу, но это какая-то неправильная жизнь. Я не знаю, где она сейчас. В последнее время она вообще не заходит в клуб, но тут я ее понимаю. (Почему я ищу для нее оправдания? Сейчас она не со мной, а где она, с кем – я не знаю. Да, разумеется, это еще не трагедия, и я уверен, что все будет хорошо. Всю весну я смогу говорить людям, что доподлинно знаю: все будет хорошо, так что им не о чем беспокоиться, все будет просто отлично. «Все в порядке, – примерно так я и буду им говорить, крепко держа их за локоть и пристально глядя в глаза. – Все будет хорошо, вот увидите…» Интересно, это кому-то поможет? Кому-то, кто мог бы, вернувшись домой, прорыдать до утра в подушку, но теперь – только из-за того, что я очень вовремя подоспел со своей ободряющей речью, – он вернется домой счастливым? Что-то я сомневаюсь. Из меня никудышный спасатель, да и куда мне тягаться с вселенским отчаянием.) Но я все-таки не исключаю возможности, что еще не все потеряно. А вдруг мы встретимся снова, и у нас все получится, и мы снова будем ходить вместе по магазинам на Саут-Одли-стрит и покупать всякие приятные безделушки.

Поддельное лето, лето Мальволио, завладело маленьким парком, который я так любил. Ветер сделался мягче, теплый воздух приобрел нежно-розовый оттенок. Витражи в окнах церкви переливаются, как самоцветы, гиацинты краснеют на клумбах, источая свой восхитительный аромат, лепестки полураскрытых бутонов расписаны скорбью.

Я думаю, Лайза уже никогда не вернется. Это чувствуется во всем: в вечерних сумерках, в бледнеющем свете заходящего солнца у меня за спиной. Все вокруг напоминает о ней, и я не знаю, что можно сделать, чтобы усмирить свою память. Наверное, уже ничего. В моем шифре беспамятства все места, связанные с этой женщиной, равноудалены от ядра тоски, измеряемой воспоминаниями.

Ночью наверняка будет дождь. Он принесет в город лето, этот ласковый и сексапильный дождь. Мне пора возвращаться в клуб.

Глава пятая Нечитабельные впечатления от дивного Питера Пэна

На первой из семи страниц своего мысленного дневника, посвященного этой неделе, Лайза накарябала что-то вообще нечитабельное. Может быть, в этих небрежных записях содержался какой-то смысл, и эти загадочные значки складывались в отчетливые слова, понятные ей одной.