Клуб адского огня - [39]

В это мгновение совесть Норы шепнула ей, что она как-никак действительно солгала Дэйви о том, что прочла книгу Драйвера. Она закрыла рукопись, спустилась вниз и помедлила у двери гостиной. «Смерть в Венеции» лилась из колонок. Легонько Нора толкнула ладонью дверь, надеясь увидеть, что Дэйви сидит за столом и пишет, или уткнулся взглядом в стену, или делает еще что-то в этом роде — в общем, не спится ему, как и ей. А Дэйви лежал на диване, накрывшись пледом, глаза были закрыты, губы его слегка трепетали. Как она и предполагала, мистер Чувствительность зарядил в проигрыватель диск и улегся на диван в надежде, что Нора уснет раньше, чем он.

Вот и все. Что и требовалось доказать. Тогда Нора вернулась в комнату и включила радио. Она крутила ручку настройки, пока не нашла станцию, передававшую блюзы — музыку, сосем не похожую на ту, что слушал Дэйви.

Пел Джеймс Коттон[7], и в его пении было все — бесконечные повторы чередовались с взрывами и пронзительным, за душу берущим напором чувств. Сделав погромче, она принялась за рукопись «Призрака» с самого начала.

«Призрак» был второй проблемой, которую так хотелось выкинуть из головы на время столь ею любимой утренней пробежки. Примерно через час после начала чтения она вдруг поняла про Клайда Морнинга одну интересную вещь. И если она не ошиблась, это может иметь большое значение для нее и для Дэйви. А может и не иметь. Но с самой книгой было далеко не все ладно. Как и опасалась Нора, «Призрак» оказался довольно поверхностным романом. Это был словно эскиз художественного произведения, небрежно набросанный автором, который слишком устал или слишком ленив даже для того, чтобы помнить имена своих персонажей. Главный герой по имени Джордж Кармайкл к пятнадцатой странице стал Джорджем Карстерсом, а после тридцать пятой снова превратился в Кармайкла. До конца книги он выступал то под одним, то под другим именем — вероятно, в зависимости от того, какое из них первым всплывало в памяти Морнинга, когда он садился за пишущую машинку.

Гораздо хуже обстояло дело с повторами, буквально засорявшими язык книги. Трое разных персонажей периодически произносили: «Действительно правда». Чересчур много предложений начинались словом «Действительно» с последующей за ним запятой. Глаза Джорджа Кармайкла-Карстерса были неизменно «загадочными, душевно карими», а ботинки — всегда «в мелкой сетке трещин». С языком было так же плохо, как и с грамматикой. Когда Джордж сбегал по лестнице, солнце било его по «загадочным, душевно карим глазам». Когда он «смотрел долгим пронзительным взглядом» на свою возлюбленную Лили Кларк, глаза его прилипали к платью девушки. Или летели через всю комнату навстречу ее «губам тигрицы». С полдюжины раз Джордж и другие герои «снашивали додыр ботинки, меряя ногами тротуары» или «прыгая через ступеньку». Начав подмечать подобные повторы, Нора встала, взяла карандаш и стала делать едва заметные пометки на полях.

Когда она закончила читать, за окнами чуть посветлело. Она прошла на кухню, чтобы сделать еще кофе, и обнаружила, что, оказывается, у них есть настоящий кофе в зернах — с кофеином. Радиостанция за ночь исчерпала все запасы блюзов и — еще когда Нора дочитывала последние страницы — перешла на джаз. Саксофон-тенор играл балладу, полную такой нежности, что отдельные нотки, казалось, проникали в душу. Диктор сообщил, что она слушает «Мост Челси» в исполнении Скотта Гамильтона.

Скотт Гамильтон... разве он не фигурист?

Нора растерянно подняла глаза от рукописи. У нее было такое чувство, будто вместе со звуками саксофона в душу закралась тайная мысль, которая в другое время никогда бы на это не осмелилась. Мысль эта обрела форму и тотчас ускользнула — вместе с Кармайклом-Карстерсом и Пэдди Мэнн, которые были частью этой мысли, — оставив после себя удивительное ощущение: словно Нора побывала гостьей в собственной жизни. Она встала, положила руки на бедра и сделала два резких наклона вправо, затем — влево.

Муж так и не вернулся ночью к ней в спальню, но раздражение Норы уже прошло. Все-таки он столько времени прятал в себе свои страхи и лишь этой ночью не выдержал, рассказал. И даже если одна десятая всего рассказанного была правдой, это вполне можно было назвать признанием.

Нора спустилась вниз и посмотрела на мужа. Во сне лицо его казалось напряженно-тревожным. Она погасила свет и выключила проигрыватель. Снова поднявшись наверх, она скрепила резинками рукопись и вдруг почувствовала, что очень устала, но ей вовсе не хочется спать. Почему бы не вознаградить себя за тяжелые часы и не пробежаться прямо сейчас, утречком, а потом приготовить завтрак себе и Дэйви — перед его отъездом в Нью-Йорк? Вдохновленная этой мыслью, Нора надела шорты, кроссовки, майку и хлопчатобумажный свитер, натянула кепочку с длинным козырьком и вышла из дома. После короткой разминки на искрящейся в лучах просыпающегося солнца росистой траве лужайки Нора побежала мимо спящих домов Фэйритейл-лейн.

Сомнение и беспокойство так и не покинули ее и мешали сосредоточиться, когда она бежала через сказочный в утреннем свете «Птичий приют». Не Пэдди Мэнн тревожила ее и не то, что скрывал Дэйви. Секреты Дэйви неизменно оказывались менее значительными, чем ему казалось. Проблема была в том, говорить или не говорить ему, что она нечаянно открыла у Клайда Морнинга.